этого… хотя бы в какую-нибудь книжку. И законсервироваться, чтобы всегда оставаться такой, как сейчас. Сорокалетняя я, морщинистая и страшная, – вот будет зрелище!»

«Всё не так плохо, как ты думаешь. Но сбежать тебе никто не запрещает. Всё равно ты не сможешь остаться там навсегда. – Динка уставилась на экран своего ноутбука, где как раз булькнул скайп, высвечивая в углу застывшего кадра сообщение от коллеги. – Не сможешь».

Ошиблась сестрёнка. Ева всё же нашла место, куда можно сбежать навсегда. И способ законсервироваться. Потому, наверное, и провалилась в прореху и потому даже этому радовалась… на первых порах.

– Все истории иномирных девочек, известные мне, заканчивались одинаково, – сказал Герберт пренебрежительно. – Сначала вы страдаете, как хотите домой. Потом находите здесь принца… или кого попроще, если принцев уже разобрали… и конец страданиям.

– «Ах, я так хочу домой, так тоскую, жизнь здесь мне не мила!» – «А если станешь королевой?» – «Ой, спасибо, мой принц, прощай, родина!»

Диалог на два голоса Мэт изобразил крайне убедительно. Особенно учитывая, что выдал он действительно два разных голоса. Один из которых определённо принадлежал Еве, а другой подозрительно напоминал интонацию одного венценосного сноба.

Если демон и прочёл в её мыслях воспоминания о доме, то ничем этого не выдал.

– Это не про меня, – тихо сказала Ева.

– Ну да, ну да. – Злым смехом в голосе Герберта можно было заменить наждак. – И, повидав чудеса, попробовав на вкус магию, ты сможешь вернуться в свой обыденный мирок?

– Он не обыденный! Я верю, что в нём существует то, во что мы обычно не верим, что некоторые люди обладают силами, которых мы обычно не признаём. И чудеса – это не только… вот это всё. – Пылко и почти гневно Ева махнула рукой на пыль, выбелившую ковёр и каминную решётку. – Звуки, способные заставить тебя плакать и смеяться, – это чудо. Слова на бумаге, которые могут перевернуть чью-то жизнь, – это чудо. Трава, которая каждый год вырастает заново, цветы, которые превращаются в яблоки, целая планета жизни среди мёртвого космоса… Мы видим чудеса так часто, что перестали их замечать. – Она вдохнула, только сейчас осознав, что воздух в лёгких успел закончиться. – И я… может быть, я тоже когда-нибудь смогу творить волшебство.

– С помощью этой деревяшки?

За взгляд, который Герберт кинул на разрозненные части Дерозе, Еве вновь смутно захотелось ему врезать.

– Тебе семнадцать, верно? – не дождавшись ответа, уточнил некромант. – Когда-то мне тоже казалось, что я знаю всё. Что знаю, как устроен мир. В это так легко верить, когда тебе пятнадцать… или семнадцать. – Это он произнёс без издёвки, без желания задеть, лишь со странной усталостью. – Тебе не приходило в голову, что тебе слишком мало лет, чтобы читать кому-то проповеди? Что сама-то ты знаешь о жизни, чтобы учить ей других? Что знаешь о превратностях судьбы, компромиссах с собой, принятых тобою решениях, мысли о которых ещё недавно приводили тебя в ужас?

Нотки, прозвучавшие в его голосе, впервые за долгое время напомнили Еве о предыдущем задушевном разговоре, состоявшемся в этой гостиной. И о том, что перед ней тот, кто старше её на… сколько? Три года? Пять лет?.. В общем, старше. И тот, кто в действительности – где-то очень, очень глубоко, в самой сути, таившейся под шелухой воспитания и традиций разных миров, – слишком, до боли, похож на неё. Просто в моменты, когда их злая судьба приводила их на один и тот же вокзальный перрон, они выбирали разные поезда, а теперь недоумённо смотрели друг на друга с соседних рельсовых путей, глубоко убеждённые в том, что неправ стоящий напротив.

Возможно, оба ошибались. Хотя бы потому, что на самом деле они легко могли понять друг друга, а ещё поладить и помочь. Но по разным причинам не особо старались, нагромождая между собой баррикады из колкостей, глупостей и наивностей, и просто кучи слов, которыми порой так трудно выразить то, что хочется донести.

Слова…

– Я знаю достаточно, чтобы понимать, что жизнь меня ещё поломает, – признала Ева. – Возможно, не раз. Но это не отменяет того, что я люблю и во что верю. Есть какие-то вещи, которые составляют нашу суть, и их во мне не сломать, потому что тогда это буду уже не я. – Она поднялась на ноги. – Я покажу, почему хочу вернуться. Идём.

Идти некромант не хотел. И пошёл, лишь когда Ева бесцеремонно потянула его за руку: скорее потому, что не ожидал подобной наглости, чем по любой другой причине. На Мэта девушка при этом не смотрела, но тот, к счастью, оставил происходящее без комментариев.

Когда по пути Ева оглянулась на Герберта, бредущего следом с угрюмой усмешкой, демона рядом не было. Должно быть, на сей раз ему интереснее было просто понаблюдать – возможно, с невидимым попкорном.

– Что ты делаешь? – спросил некромант, когда они пришли в спальню и Ева почти прыжком приземлилась на кровать.

– Конечно, намереваюсь склонить тебя к чему-то ужасно неприличному, разве не видно? – Отодвинув в сторону Люче, которую держала на постели, Ева взяла в руки планшет. Непреклонно хлопнула по покрывалу. – Садись. Хочу показать тебе одну вещь.

Не дожидаясь, пока он настороженно послушается, подушечкой указательного пальца Ева щёлкнула по папке «Видео».

Она могла бы рассказать ему о доме. Или показать фотографии. Да только всё это было не то… не совсем то. Глаза легко обманывают разум, как и слова. Глаза могут интерпретировать увиденное не тем, что оно есть; слова, обработанные чужой мыслью, могут вывернуть свой смысл до неузнаваемости. Но Еве, к счастью, был известен самый универсальный язык всех миров.

Тем, которым издавна обращались напрямую к сердцу.

– Это написал один композитор из моей страны. У него тогда был не самый удачный период в жизни. Его предыдущее произведение обернулось катастрофой. Провалом. Раскритиковали так, что три года он толком не мог писать. Это к слову о том, что неудачи бывают даже у гениев, и они не конец света, – добавила девушка. – И о том, что порой те, кто тебя ругает, просто идиоты. – Она сосредоточенно листала список файлов: вечно ленилась нормально распределить всё по папкам. – А потом один хороший человек, врач-гипнотизёр, помог ему справиться с этим. И композитор написал то, что ты сейчас услышишь.

Герберт созерцал её так, точно пытался поставить диагноз.

– Ты собираешься показывать мне музыку?

– Да. Эта вещь… о моей родине. Вещь, после которой я сама захотела заниматься музыкой. – Отыскав нужное, Ева открыла проигрыватель, развернувший на экране первые кадры концерта десятилетней давности. – Её играет моя сестра.

Она