– Идем, – он почти смирился с неизбежным. – И шнурок свой сними.

Девочка не сразу решилась.

Взгляд ее метался от матери к Глебу, от него к Земляному, который стоял, опираясь на стену и делая вид, что он-то совершенно точно не при делах. И вообще есть у него заботы поважнее, чем разговор с какой-то девчонкой.

А ведь проклятийница, уж больно характерная паутина выступила на ладонях, правда, тотчас растворилась, хотя и стоило это девочке немалых усилий.

Контроль есть, хоть и в зачаточном состоянии.

Сила… Немного, но проклятийникам много и не нужно.

– Вы… – Марьяна подтолкнула дочь в спину. – Ее бы никто не взял, никто не хочет связываться с женщиной. Я писала, просила…

И когда в ответ получила молчание – наставников всегда было много меньше, чем желающих учиться, – решилась на обман. Во благо.

А рука оказалась прохладной, с неровными, но почти чистыми ногтями. Свежие ссадины. Пара старых шрамов. Обычная детская рука.

– Сколько тебе лет, Саша? – Глеб разглядывал очередное приобретение, раздумывая, что с ним делать.

Нет, в конце концов, светлые и вправду учат девочек, но одно дело – сила жизни, и другое – тьма.

И не сделает ли он хуже? Еще пара лет, и дар, не получив развития, уснет, а…

– Девять, – ответила она тихо.

Она забудет. И возможно, найдет кого-то, чтобы выйти замуж, завести семью и…

– Ты кого-нибудь проклинала?

– Я не нарочно. Просто та женщина, сказала, что я ублюдочная тварь. – Тьма опять проступила узором. – А еще про маму… она дура!

– Дура, – согласился Земляной, подходя ближе. – Ты не поверишь, сколько среди людей таких вот дур. Всех проклинать – сил не хватит. И что ты пожелала?

– Чтобы она заткнулась. – Нервный взгляд из-под ресниц.

– И она?

– Голос потеряла…

– А камешек у тебя уже висел? – Земляной подхватил нить, и от прикосновения его девочка застыла, сжалась.

– Д-да…

Земляной приподнял бровь. Что ж, если блокиратор пробила, то дар развивается, пусть под гнетом, пусть… И ждать, что он просто уснет, нельзя.

– Надолго?

Вздох.

– То есть очень надолго?

– Госпожа Нилькова до сих испытывает некоторые проблемы с голосом, особенно когда гневается, – сказала Марьяна. – Гневается она часто. Характер.

Сила, избавленная от ограничителя, всколыхнулась.

– Спокойней, – приказал Глеб тьме, и та, готовая выплеснуться – слишком долго ее давили, замерла. – Дыши глубже. Закрой глаза. Попытайся сосредоточиться… вот так.

Девочка подчинилась. Старательная. И с тьмой управляется. Слишком уж легко управляется?

– Снимала?

Молчание. И тьма переливается всеми оттенками черноты. Снимала.

Вероятнее всего, когда матушки не было дома. Это ведь огромное искушение, вновь ощутить собственную силу, оказаться в ней, позволить ей наполнить тело.

– Ясно. – Глеб положил ладони на виски. – Остаток дня проведешь в саду. Постарайся научиться сдерживать тьму. Если не выйдет, будем использовать прежний способ. Пока не научишься.

Тьма разозлилась. И девочка вместе с ней. Они не желали ограничивать себя. Они хотели свободы. Полной. Они еще не понимали, что, отмеченные этой силой, никогда не могли позволить себе быть свободными.

– Иди, – Глеб убрал руки. – Вечером познакомлю тебя с остальными. Постарайся ужиться.

И когда девочка вышла, он взглянул на мать ее, которая, кажется, была счастлива. Зря.

– Вряд ли у вас когда-нибудь появятся внуки. Не знаю, говорил ли вам муж или нет, но темный дар противен женской сути. И это находит свое отражение на физиологическом уровне. Чем сильнее ведьма, тем сложнее ей забеременеть. А после, если и получается, то и выносить ребенка. Как правило, выживает кто-то один.

Не говорил. Иначе это вот недавнее счастье не поблекло бы. Глебу было жаль, но…

– Я могу закрыть дар, но, во-первых, я не уверен, что это поможет. Во-вторых, она уже прочувствовала свою силу, привыкла к ней.

Вздох. Всхлип. И тихое:

– Спасибо.

Глеб кивнул. Пожалуйста. Было бы за что…

Уже позже, оставшись наедине с Земляным, он сказал:

– Мне кажется, я еще об этом пожалею.

– Пожалеешь. – Земляной вытащил тот самый снимок, где широкая ладонь мужчины продавливала женское плечо. Но женщина все равно казалась счастливой. – Всенепременно, но… кулебяка. Скажи, что кулебяка – не аргумент?

Глеб забрал снимок. И понял вдруг, что именно казалось ему неправильным: и женщина, и мужчина были темноволосыми.

Они старались.

И Богдан Калевой, который работал молча, всецело сосредоточившись на деле, будто бы не было ничего важнее горшков и черной рассыпчатой земли, которой следовало наполнить эти горшки.

Миклош спешил, искоса поглядывая на Калевого, и оттого не ладилось. То горшки падали, то земля рассыпалась, и тогда он злился, ворчал тихо.

А вот Арвис, забившись в угол, перебирал саженцы и мурлыкал что-то под нос. Прочие его избегали, и так старательно, что даже Анне становилось неловко. Арвису, кажется, было все равно.

Остальные…

Худенький паренек, настолько светлый, что казался прозрачным, жался в тень. Он если и смотрел на Анну, то украдкой, издалека, будто опасаясь, что за эти взгляды его всенепременно накажут. Игнат.

Деловито копался в земле крупный костлявый мальчишка. Его движения были резковаты, а губы то и дело шевелились, будто Курц собирался с кем-то спорить, но тут же себя одергивал. И вновь забывался, оттопыривал губу, хмурился.

Шурочка был красив той хрупкой сахарной красотой, которая свойственна совсем юным детям. Он забился под куст терна и замер, обняв горшок.

Сашка, державшийся рядом, с делом управлялся быстро, но как-то раздраженно, видом всем показывая, что иного ожидал от учебы. Оно и верно, у них сила и будущее, а их с цветочками возиться заставляют.

Илья вот подобрался поближе, в его руках появился ножик, который то и дело нырял в кучу земли. Мелькал клинок, почти скрываясь в широком рукаве, чтобы появиться вновь. Илья поглядывал искоса, явно ожидая, что скажет Анна.

Она молчала. Она разглядывала этих детей, привыкая к ним точно так же, как они привыкали к ней. И возня в саду, от которой было больше мусора, чем пользы, была лишь предлогом.

Рыжий Янек шмыгнул носом, вытерев его рукавом.

– Деревня, – пробормотал Богдан сквозь зубы.