– А вот если бы вы не дурили, – сказала она, подтягивая трость к себе, – мне бы не пришлось вставать и отворять вам калитку.

– Я могу и здесь постоять.

Глеб с удовлетворением отметил, что охранная система разрослась. Еще пару дней, и поле станет равномерно плотным.

– И испортить остатки моей репутации?

Она ступала осторожно, то и дело останавливаясь. И старалась не морщиться, только получалось плохо.

– Болит?

– Устала, – она все же дошла до калитки. – Может, вы все-таки…

– Доверяете?

Она пожала плечами и осторожно коснулась зверя, который держался рядом, но будто бы в тени.

– И доверяю. А еще знаю, что когда-нибудь наступит нехороший день. И я просто-напросто не дойду до калитки. Неважно, вам ли открыть, кому-нибудь еще. Что тогда останется?

Ветер перебирал светлые прядки ее волос.

– Я как-то не подумал о… Извините.

– И вы меня. Иногда я становлюсь раздражительна.

Она посторонилась, пропуская его, и калитка закрылась, восстанавливая контур.

– Сегодня я весь день бегала: то мальчики, то Павел – вздумалось ему договора старые поднимать. То рабочие опять же. Весь сарай развалили. Делают красиво, а я с самого начала говорила, что в этом нет смысла. Вам мотор не нужен?

– У меня есть.

– Будет два. – Она все же наклонилась и потерла ногу. – Еще раз простите, иногда оно совершенно невозможно.

Проклятье оживало. Оно не стало больше, скорее уплотнилось.

– Вы позволите? – Глеб не стал дожидаться ответа, а подхватил Анну на руки и отнес к креслу.

– А трость?

– И трость. Сейчас. Новая?

– У меня их целая коллекция, – не то пожаловалась, не то похвасталась Анна. – Должна же у женщины быть хоть какая-то маленькая слабость?

– Должна, – Глеб поставил трость рядом с креслом и обошел его, оказавшись за спиной Анны. – Будьте добры, скажите голему, что я не собираюсь вредить вам. Я хочу лишь взглянуть.

– Слышал, Аргус? Он друг. Трогать нельзя. Что бы ни случилось, трогать нельзя.

Голем шевельнул кончиком хвоста. Надо полагать, это означало согласие.

А Глеб коснулся холодных висков:

– Закройте глаза. Попытайтесь расслабиться. Меня здесь нет.

– Вы здесь очень даже есть, – возразила Анна. – Но я попытаюсь, а говорить можно?

– Если хотите.

– У меня ощущение, что я сегодня целый день говорю… сначала с мальчишками.

– Они вас расстроили?

– Нет, – она на мгновенье замолчала и тряхнула головой.

– Сидите смирно.

– Извините. Просто… просто я представляла это несколько иначе. Я говорю. Они слушают.

– Внимательно, не пропуская ни слова…

– Именно.

Глеб не видел ее лица, но мог бы поклясться, что Анна улыбнулась. А вот проклятье ожило. Ему не нравилась эта случайная ее радость. Тьма внутри перекатывалась, впрочем, не способная выйти за пределы отведенных ей границ.

Якоря Земляной хорошо поставил. И ядро изолировал. Но не поможет. Дед молчит. И вправду злится? Или же дело в другом? Он старый. И даже тогда, когда Глеб имел неудовольствие общаться с ним, был несколько не в себе. Может, годы взяли свое?

Тогда Алексашку дернули бы. Двор его императорского величества не может обойтись без своего мастера.

– Вас они уважают, – пожаловалась Анна.

– Скорее боятся. И еще понимают, что их будущее зависит от меня. Они больше думают о будущем, чем другие дети. Да и в целом не стоит воспринимать их именно как детей.

– Это я уже поняла.

Тьма ощущала присутствие Глеба, его близость и желала познакомиться.

С удовольствием. Но взамен… с тьмой всегда так, нельзя требовать, не предложив ничего взамен. И что она хочет? Что успокоит ее настолько, чтобы проклятье уснуло? Глеб ведь просит немногого. Он не собирается убирать его совсем. Он не настолько самоуверен. И тьма получит обещанную жертву, а пока…

Выкуп? Какой? Память? Она не отказалась бы заглянуть в Глеба, убедиться, что с прошлой их встречи не произошло непоправимого, что он не забыл.

Не забыл.

– С вами… – осторожно поинтересовалась Анна, – все хорошо?

– Все хорошо… Вы говорите. Как они вам?

– Не знаю. Богдан болезненно не уверен в себе. Я не уверена, что имею право обсуждать это с вами, но отцу его я отписалась. Никогда бы не подумала, что Калевой мог быть настолько преступно небрежен по отношению к своему ребенку.

Тьма смеялась. Ее удивлял и веселил этот гнев. Еще одна игрушка.

Спи. Ночь и тишина. Лунный свет пробивается сквозь плотно сомкнутые шторы. Он ложится на пол узкой линией, которая добирается до двери. И Глеб смотрит на нее, надеясь, что уснет раньше, чем…

Скрип. Лестница поет, выдавая его приближение. И надежда, что сегодня не тот день, тает. Кого он выбрал? Скрип замолкает, и тьма предлагает поиграть.

Ближе всех дверь Елены. Она самая маленькая, и к ней пока не заходили, но когда-нибудь он сочтет, что Елена достаточно выросла.

Скрип. Дальше Лизочка. Сегодня она, позабыв обо всем, кружилась в саду, пела песенку, какую-то на редкость глупую. И мама улыбалась, глядя на Лизочку. Все улыбаются, когда смотрят на нее. Лизочку он любит.

А вот Наталья для него старовата, он сам сказал. И добавил, что с возрастом она на редкость подурнела. Мама же сделала вид, что не слышит.

Глеб стиснул кулаки. Не сегодня. Завтра у Лизочки именины, и ей обещали торт, а еще новую фарфоровую куклу, будто не знают, что она их ненавидит с того самого дня, как он впервые заглянул в ее комнату. Он всегда ей дарит кукол после…

Глеб ступил на пол, и тот промолчал. Холодный. От ужаса сводит живот. И кажется, Глеб вот-вот опозорится, но это уже неважно.

Милослава постоянно плачет.

Ей скоро шестнадцать, и она написала в дневнике, что хочет повеситься, только боится боли. Хорошо, что она боится боли, потому что…

Он добрался до двери. И стиснул палку, которую подобрал на конюшне, а потом прикрутил к палке нож. Нож Глеб стянул на кухне. Хороший. С острым клинком, с длинным клинком. Он сглотнул ставшую вязкой слюну.

Скрип. Софья? Она только-только вошла в тот возраст, когда стала интересна ему. Но она почти не изменилась. И в том ли дело, что пока он держался? Берег? Или просто оттягивал удовольствие?

Стон. Аксинья. К ней он заглядывает редко, потому что ее комната самая дальняя по коридору, а еще Аксинья не кричит и не плачет, она, как и мама, делает вид, будто все хорошо.