стали подобны общественному месту, куда каждый считал себя вправе войти. Безразличные к ее судьбе люди смотрели на нее с любопытством, друзья — с сочувствием, а враги — со злорадством.

В течение нескольких дней мадам де Помпадур с тревогой ожидала новостей от короля. От этих новостей зависело решение ее судьбы. Если король выживет — она «на коне», если умрет — она пропала, причем не в переносном, а самом прямом смысле этого слова. Дрожа от страха, она чуть ли не падала в обморок при каждом стуке в дверь…

Ее страх еще более усилился, когда она узнала, что народ называл ее виновницей покушения. Робер Дамьен во время допросов действительно объявил, что «хотел напугать короля и принудить его прогнать предателей-министров и эту проклятую фаворитку, виновницу всех бед». Хорошо осведомленные люди говорили, что за несколько дней до покушения неизвестный перебросил через стену иезуитского колледжа записку следующего содержания:

«Вы, мои высокочтимые отцы, которые смогли устранить королей Генриха III и Генриха IV, нет ли среди вас кого-нибудь вроде Жака Клемана или Франсуа Равайяка, чтобы навсегда избавить нас от Людовика XV и его шлюхи?»

Народ сразу же обвинил иезуитов в том, что это они вооружили Дамьена, а маркизу — что она явилась причиной драмы. О маркизе де Помпадур распевали неприличные куплеты и носили ее изображение на конце метлы…

Что касается графа д’Аржансона, то он свои намерения не скрывал. Разговаривая с мадам де Помпадур, он стал вести себя просто вызывающе.

— Месье, вы заходите слишком далеко, — преодолевая страх сказала ему маркиза. — Я ясно вижу, что вы надеетесь, что теперь мне придется покинуть двор, и поэтому вы считаете себя в праве говорить мне все, что придет вам в голову. Возможно, я не увижу больше короля, но если наша встреча все же состоится, можете быть уверены, что одному из нас уж точно придется убраться.

Граф д’Аржансон лишь презрительно фыркнул ей в ответ.

Шли дни, а от короля не было ни слуху, ни духу.

Однажды к ней явился хранитель печати Машо д'Арнувилль. Его маркиза де Помпадур всегда считала своим другом и решила посоветоваться с ним, что ей делать. Он посоветовал ей покинуть столицу. Говорил он при этом так, будто передавал пожелание самого короля.

После беседы с Машо д'Арнувиллем маркиза, дрожа от страха, приказала собирать вещи и закладывать карету.

Сборы шли полным ходом, когда появилась подруга маркизы мадам де Мирепуа, вдова маршала, умершего в 1751 году.

— Что здесь происходит? — удивленно спросила она. — Что это за сундуки?

— Ах, дорогая, — грустно ответила маркиза де Помпадур, — приезжал господин Машо д'Арнувилль и просил меня уехать. Он сказал, что так хочет король.

— Что-то он слишком много на себя берет, этот ваш хранитель печати. Мне кажется, что он вас предал. Лично я посоветовала бы вам оставаться на месте и ждать приказа лично от короля. Разве вы не знаете, кто первым выходит из-за стола, тот проигрывает игру.

Верные друзья, возглавляемые князем де Субизом, также советовали маркизе не трогаться с места и ждать распоряжений короля.

Но от того не было никаких известий, и это становилось невыносимым. Прошло уже одиннадцать дней, а мадам де Помпадур все ждала, что король соблаговолит ее успокоить по поводу ее дальнейшей судьбы. Но Людовик XV продолжал оставаться в постели, окруженный врачами и исповедниками. Наконец, в один прекрасный день любовь победила: когда все придворные обедали, король позвал герцогиню де Бранка, попросил ее принести ему теплый халат и, опираясь на трость, отправился к маркизе в гости. Короля не было несколько часов, а когда он вернулся, его настроение уже не было столь подавленным.

Представляющий послов Дюфор де Шеверни по этому поводу написал:

«Одного разговора с подругой, заинтересованной в его выздоровлении больше, чем кто-либо в его королевстве, оказалось достаточно, чтобы вылечить его дух, более нуждавшийся в лечении, чем все остальное».

Этой «заинтересованной подругой» была маркиза де Помпадур, и она смогла найти верные слова: она сказала, что Дамьен — маньяк-одиночка, что народ Франции обожает своего короля, а еще больше его обожает она сама. Поговорили они и еще кое о чем, во всяком случае, через некоторое время граф д’Аржансон и Машо д’Арнувилль были отстранены от дел и удалены от двора.

Как это было и с другими противниками маркизы, д’Аржансон получил записку от короля, в которой было написано:

«Ваши услуги мне больше не нужны. Приказываю вам отправить мне прошение об отставке с поста военного министра и уехать в себе в Орм».

Д’Аржансон сможет вернуться в Париж только после смерти маркизы, да и то лишь для того, чтобы умереть. Относительно роли маркизы он вынужден был признать:

«Она руководит всем. Она заставляет короля видеть достоинства в людях, у которых нет ни репутации, ни даже ее видимости. Эта проворная и требовательная подружка лучше истинно влюбленной влияет на весь ход правления… Она все решает, и за ней последнее слово».

* * *

Избавившись от волнений за собственную судьбу, мадам де Помпадур теперь могла проявить интерес к процессу над преступником Дамьеном. Она вызвала к себе судей и попросила их отнестись к нему со всей строгостью. Уж она теперь отомстит за проведенные ею ужасные одиннадцать дней…

Робер Дамьен находился в это время в страшной камере, стражники обращались с ним бесчеловечно. Смирительная рубашка, которую на него надели, не позволяла ему сделать ни единого движения. Он лежал на жестком матрасе, брошенном прямо на пол, головой в сторону двери. Измученный этой пыткой, которая длилась уже много дней, несчастный умолял стражников сменить его положение. Конструкция, которая держала его на этой своеобразной постели, достойна отдельного описания.