Но и после своей отставки кардинал де Берни продолжал настаивать на заключении мира. По его мнению, это было единственное средство, способное вытащить Францию из того положения, в котором она оказалась. Императрица Мария-Терезия вновь начала жаловаться на него. Герцог де Шуазель и мадам де Помпадур совместно приготовили приказ о его изгнании, положили его пред королем и тот подписал его.

Освободившись от де Берни, герцог де Шуазель, будучи уже министром, стал богатеть, уплатил все свои долги и вызвался помочь маркизе де Помпадур в приобретении княжества Невшательского, в котором она видела для себя верное убежище против вражды дофина в случае смерти короля.

Бедная женщина! Она и подумать не могла, что прежде него сойдет в могилу! В XVIII веке любовницам королей суждено было умирать в молодости…

Когда кардинал де Берни был удален, де Шуазель стал «австрийцем» при французском дворе. Достигнув вершин власти, он понимал, что ему надобно было принять сторону иезуитов или сторону парламента, как прежде он должен был принять сторону маркизы де Помпадур или сторону дофина.

Что касается фаворитки и дофина, то де Шуазель принял сторону фаворитки. Чтобы быть последовательным, ему надобно было принять сторону парламента против иезуитов.

Объяснение этого его поступка, а также того, как маркиза де Помпадур была доведена до состояния войны с орденом иезуитов, служит нам новым доказательством простой истины: иногда великие события бывают следствием маловажных причин.

Что касается благорасположения дофина к иезуитам, то в этом не было никакого сомнения.

Король знал, что дофин с большой точностью исполнял всегда обязанности христианина, и, будучи сам в душе человеком религиозным, он был очень доволен тем, что сын его поступает таким образом.

Однажды королю донесли, что дофин часть ночи проводит перед Святым Распятием в одежде иезуита.

Король никак не хотел этому верить, но однажды, когда он возвращался к себе около трех часов пополуночи, один из приближенных маркизы де Помпадур предложил ему убедиться, если ему угодно, в этом ночном занятии дофина.

Король согласился, потому что все еще сомневался. Его провели в отделение дофина, дверь которого была отворена для прохода короля, и, войдя в залу, он заметил в комнате своего сына человека, стоявшего на коленях пред распятием в одежде иезуита.

Этот человек был обращен к королю спиной, и потому он не мог видеть его лица. Но кто же другой, кроме дофина, мог быть в три часа ночи в комнате дофина?

Итак, король не мог уже не верить, что его сын виновен. И действительно, в глазах короля, который обычно возвращался в три часа ночи с какой-нибудь оргии, язык которого ощущал еще вкус вина, ноги которого чувствовали еще слабость, должно было быть преступлением то, что сын его, молодой принц двадцати пяти лет, молился и приносил покаяние… Но покаяние за что? Ведь не за свои же грехи, потому что его могли упрекать только в том, что он жил слишком свято, а за грехи своего отца!

Кроме того, мы сказали, что дофин был против союза с Австрией, что также было побудительной причиной для де Шуазеля объявить себя против него.

Однако герцог де Шуазель понимал, что в его борьбе с первым принцем королевского дома, с наследником короны ему недостаточно было иметь на своей стороне короля, императрицу Марию-Терезию, маркизу де Помпадур и парламент. Ему еще необходимо было, чтобы вся его семья занимала высокие посты, чтобы все его родственники были в силе для того, чтобы предупреждать его о малейшей опасности, угрожающей его власти, подобно тому, как паука предупреждает малейшее дуновение ветра, заставляющее дрожать его паутину.

Начал он с того, что сообщил о своих сокровеннейших планах своей сестре, большой интриганке, женщине чрезвычайно умой, хитрой и решительной.

Графиня Беатриса де Шуазель любила своего брата любовью более, чем братской. Впрочем, подобные обвинения часто встречаются в эпоху, которую мы описываем, и им следует верить не более, чем злословию придворных.

Графиня де Шуазель была вызвана в Париж из монастыря, в котором она находилась, и ее брат сначала постарался, правда, без успеха, выдать ее замуж за принца де Бофремона, который сумел, однако, уклониться от этого брачного варианта. Через некоторое время она все же вышла замуж за глупого и порочного герцога де Граммона, согласившегося на этот союз вследствие обещания, данного ему де Шуазелем, снять арест с его имений. Впрочем, их брак оказался недолговечным, и новоявленная герцогиня поселилась у брата. С этого времени она заимела у себя многочисленный двор, что заставляло маркизу де Помпадур не раз морщиться и недовольно надувать губы.

Эдмон Барбье в своем «Журнале царствования Людовика XV» характеризует де Шуазеля так:

«Он зол, высокомерен, горд, что не слишком пристало министру».

А вот мнение о нем барона фон Глейхена, датского посла в Париже:

«Герцог де Шуазель был довольно малого роста, более коренастый, нежели стройный, и довольно приятной некрасивости. Его маленькие глазки блестели умом, задранный нос придавал ему занятный вид, а толстые смеющиеся губы предвещали веселость его речей. Добрый, благородный, открытый, великодушный, галантный, радушный, щедрый, гордый, отважный, горячий и даже вспыльчивый, он напоминал старинных французских рыцарей. Но при этом он прибавлял к этим достоинствам и некоторые недостатки своего племени: он был легкомысленен, надменен, распутен, расточителен, дерзок и самоуверен. Никогда не знал я человека, который смог бы как он распространять в своем окружении радость и довольство. Когда он входил в какую-нибудь гостиную, то рылся в карманах и словно извлекал из них неистощимое обилие шуток и веселости».

Когда герцог де Шуазель сделался министром, а графиня де Шуазель — герцогиней де Граммон, все Шуазели, какие только