– Посыльный не посыльный, а мы столкнемся, – забеспокоился Тибо.

Они замерли на месте. Странный всадник мчался на всем скаку, так что камни разлетались от копыт. Молнии рвали горизонт на части, но крапчатая лошадь всадника ни на йоту не сбавляла хода. Тибо уже начал думать о покушении, а Овид поднял свой хлыст повыше. Однако в последний момент незнакомец умелой рукой остановил лошадь. Когда же Овид понял, что перед ним женщина, он чуть не рухнул в пропасть. Но послание, с которым она скакала, поражало еще больше:

– Ваше величество! У королевы роды!

– Разворот! – взревел Тибо.

– Сир, но, сир, но… – начал было Бенуа, задыхаясь.

– РАЗВОРОТ! СИЮ СЕКУНДУ!

Они развернулись с тем же трудом, что и накануне. Необъяснимым образом никто не упал в море. Вскоре они выехали на петлявшую вниз по склону дорогу к Центральной провинции. Там Бенуа их оставил, чтобы передать Филемону извинения от лица короля. Остальные же начали долгий спуск.

– Ты видела королеву? – спросил посыльную Тибо, как только ширина дороги позволила им поравняться.

– Да, сир, видела.

– Она мучилась?

– Голову она держала высоко.

– Значит, мучилась. Кто ей занимается?

– Врач, сир.

– Врач? Какой врач?

– Высокий брюнет, сир, довольно молодой.

– А, Лукас, – сказал Тибо с облегчением.

– Вы позволите проводить вас до дворца, ваше величество?

– Как тебя зовут?

– Эсмеральда, сир.

– Делай как знаешь, Эсмеральда.

– К слову, сир, у меня есть вот что, – сказала она, доставая шелковый мешочек, расшитый радугой.

– Что это?

– Как я поняла, какая-то реликвия, сир, высушенная «шапочка» Клемана де Френеля, или что-то в этом роде. Из-за тумана все решили, что ждать вас нет смысла. Я расспросила, зачем вам нужно было в деревню, и – не прогневайтесь, сир, – решила забрать ее за вас.

– И они так вот запросто тебе ее отдали? – удивился Тибо. – А ведь настаивали, чтобы она проехала весь путь в руках короля…

– Возможно, я немного приврала, сир, – призналась Эсмеральда. – Допустим, сказала им, будто кто-то из моих предков был королевских кровей.

Тибо расхохотался:

– Не удивлюсь, если так.

– Вот, возьмите мешочек, сир, пусть хоть часть пути проедет с вами.

Тибо сунул мешочек за пазуху и тут только понял одну странную вещь:

– Эсмеральда, ты вчера проехала там верхом, в туман?

– Ой, сир, плевое дело, ей-богу. Зодиак знает гребень на зубок. Зодиак – это моя лошадь. Кстати, не хотите ли срезать путь до дворца?

– А есть короткий путь?

– Их три, ваше величество.

Тибо жестом велел ей ехать вперед. Сперва она замедлилась, что его насторожило, потом свернула с дороги, скользнув между двумя купами деревьев, обогнула кукурузное поле, прошла рысью прямо по ручью, перескочила ограду пастбища, миновала по деревянному мосту глубокую канаву, заехала на топкое болото. Затем они пересекли двор заброшенной фермы, пробрались сквозь дыру в кедровой изгороди и въехали в березовую рощу, скрывшую весь обзор.

Тибо, готовясь уже разозлиться, вытащил из кармана подаренный Клеманом компас. Действительно, они ехали в нужную сторону. Он еще не успел спрятать его назад, как березы вдруг кончились и прямо перед ними встал крутой склон холма, на котором и был выстроен дворец. Они проехали вдоль него, путаясь в ежевике, ветках и камнях, и наконец выехали к арке.

– Невероятно, – проговорил ошеломленный Тибо.

На щеку ему упала первая капля дождя.

Накануне вечером, пока Тибо с остальными из последних сил искали Френельскую пещеру, Мадлен, путаясь в юбках, бежала искать Лукаса. У Эмы отошли воды.

– Уже?

– Да, скорее, господин Корбьер, скорее!

Ребенок являлся на свет за несколько недель до срока. Таким непростым случаем лучше было бы заняться Ирме. Но Ирма находилась на другом конце королевства, и Лукасу предстояло справляться самому. Он застал Эму в саду, босой, с прилипшими к вискам волосами: она склонялась над розами, и закат заливал ее белое платье кроваво-алым светом, словно дурное предзнаменование.

– Больно?

– Пока нет.

– Не волнуйся, это почти как шторм. Выплывем.

– Хорошо, что моя акушерка еще и моряк…

– Да и шхуна крепкая.

– Она и не такое видала.

– Могу представить.

– Нет, Лукас, не можешь.

Эма была права. Лукас не смог бы представить ее жизнь рабыни: ад общих бараков, разлученные семьи, изнурительная работа под щелчки бича, жизнь на износ, год за годом. Не мог себе представить ни жестоких игр Малакэ дель Пуэнте Саеза, ни тяжести цепей на запястьях скупаемых им девушек, ни навязчивой мысли о побеге, ни вечного страха, ни жуткой нищеты, ни полного одиночества. Лжи. Однако теперь появилось то, чего и Эма не могла себе представить, несмотря на все свои прошлые беды, – жизни без Мириам.

– Можно мне послушать ее сердце?

– Между нами – давай без стеснения. Делай все, что должен. А потом найди мне Тибо.

– Он у себя в кабинете?

– Нет, где-то на острове. Уехал к адмиралу Дореку, которого ангел исцелил от безумия наложением рук. Должен был вернуться к полудню, но никто его не видел.

Отыскать Тибо будет непросто: с одной стороны, потому что находился он вовсе не там, где ожидалось, а с другой – потому что все вокруг застилал туман. Лукас доверил эту невыполнимую задачу Манфреду. А сам достал из чемоданчика колоду карт, чтобы немного отвлечь Эму. Когда Мадлен зашла позже вечером зажечь свечи и предложила Эме ночную рубашку, та ее довольно резко отослала.

Горничная пошла жаловаться в крыло для прислуги, и слух о преждевременных родах быстро обежал весь дворец. Тогда посетителей прибавилось: доктор Фуфелье требовал осмотреть пациентку; доктор Плутиш настаивал, чтобы Лукас сдался властям; герцог Овсянский зашел засвидетельствовать свое почтение, и так далее. Всякий раз, когда Симон объявлял о новом посетителе, боли у Эмы усиливались. Она выкладывала карты не глядя, а Лукас мысленно считал минуты между схватками.

Тук-тук-тук. Снова стук в дверь.

– Ох, нет! Иди, Лукас! Если там Плутиш, поддай ему как следует!

Но там был не Плутиш. За дверью стоял Манфред, а рядом с ним посыльная, которую госпожа Доре отправила с задержкой в несколько часов, – загорелая светловолосая девушка в потрепанном мужском платье. Черты ее лица были сродни суровым краям, которые она рассекала каждый день: нос гордый, как Френельский утес, скулы над впалыми щеками – как Северное плоскогорье, глаза зеленые, как травы Центра, волосы вьющиеся, как волны Приморья, а манеры грубые, как кора вековых деревьев в Лесах. Она не была красавицей, но в ней сразу чувствовалась вольная, сильная жизнь.