Со стороны поглядеть — так Джон был просто эталонспокойствия. А вот что у него внутри делалось… Сама мысль — вот запросто, заздорово живешь вручить Джилл половину своих денег, — и та невыносима. Сознаниевзорвало белой вспышкой ярости, бешенство вырвалось на волю, забурлило во всемтеле.

Он перелился на ступеньку выше — и теперь стоял с нею глазав глаза. На лбу пульсировала жилка, губы медленно раздвигались, обнажали оскал,решительно не смахивающий на улыбку.

Джилл только головой покачала да хохотнула пренебрежительно:

— Все никак не вырастешь, а, Джонни?

Рука Джона взметнулась, со звучным увесистым шлепком впечаталасьв ее щеку.

Джилл вроде удивилась — но не покорилась.

— Да ты хоть знаешь, как тебя наши технари называют? МалышДжонни Ща-как-разозлюсь!

Неуловимо стремительным движением взлетели руки Джона.Сомкнулись сильными пальцами на ее горле — точно стальной ошейник,перекрывающий кислород, не дающий дохнуть…

Секунда-другая — и вокруг шеи Джилл обвилась гитарнаяструна. Он потянул — и струна впилась в ее плоть, украсила кожу мертвенно-белойполоской.

— Ты… что… — ахнула Джилл, а глаза аж из орбит выкатились отужаса.

— Ни хрена ты не получишь. — Такого низкого, гортанногоголоса Джон и сам от себя не ждал. — Мое это! Все — мое!

— Пожалуйста, не…

(Он потянул за струну еще сильнее — так, что тонкая стальнаяпроволока уже прорвала кожу, так, что побежала уже тонкой струйкой кровь.)

— …убивай меня, Джонни…

(Уже не голос — мокрый всхлип. Она дергается, отчаяннопытается сжать руки Джона, ослабить давление натянутой струны.

Бесполезно. Джон слишком силен. Слишком взбешен. Слишкомобозлен. Его не остановить.)

Задергалась струна. Острая сталь, перерезая сухожилия,вонзилась в мясо.

Джилл закричала. Всего-то — полустон-полувзвизг, намгновение разодравший воздух — и умерший глубоко в горле. Еще какой-то миг крикпрожил эхом на лестничной площадке — а потом не стало и эха.

Джон продолжал тянуть за струну, слушал, как царапает,скребет она о кости, вытягивал струну уже почти что в прямую линию.

Голова Джилл обмякло свесилась на сторону. Из открытой ранына горле кровь хлынула потоком, ливневыми каплями забарабанила по ступенькам.Рефлекторно опорожнился кишечник.

Тело, залитое потом, дыхание трудное, рвущееся из груди, —Джон ослабил струну. И внезапно дикая вонь крови напополам с дерьмом вышиблаего из маниакального забытья. Он увидел бездыханное тело Джилл на лестнице.Увидел кровь, все еще струящуюся из сломанной ее шеи. Ощутил, как слипаютсяокровавленные пальцы.

Замерло дыхание. На секунду онемело от безумного страхатело. "Что ж я наделал? Что наделал?" — тихий стон и попыткавтиснуться, вжаться в холодную твердую стену, укрыться в крошечных зазорах межкирпичами.

И тогда он услыхал: его зовут издалека. "Джонни! Пятьминут, Джонни!.." Зов прекратился — а кричавший, похоже, продолжил искатьв закоулках за стадионом.

На данный момент раскаяние, совместно с чувством вины,следовало отложить. Позже с эмоциями разберемся, может, в Сиэтле, в номереотельном. А сейчас — сейчас шоу делать надо.

Юбкой Джилл отер он кровь со струны и с пальцев. Убедилсяудовлетворенно, что все чисто. Перескочил через пару ступенек, подхватилгитару. Скупыми, уверенными движениями приладил пятую струну, подтянул потуже,подкрутил головку. Еще минута — и на месте шестая струна, а он уже настраиваетлихорадочно гитару.

Закончил. И понесся вверх по ступенькам, наяривая рифф из"Раны на теле", последнего, хитового сингла команды. Но как ни дерисвой Страт — все едино, не отвязаться от звука, с каким Джиллова кровь соступеньки на ступеньку капает — точь-в-точь вода из крана испорченного.

Ворвался он в гримерку за сценой — а народ из группы его ужеподжидает, с крайне притом нетерпеливыми рожами.

— Совсем оборзел, чувак, — проворчал Стюарт Грин, долговязыйбеловолосый басист. — Уж на это шоу нам опаздывать — никак.

— Пардон, мужики, — сказал Джон. — Увлекся. Чувство временипотерял.

— С тобой хоть все в порядке? — полюбопытствовал Билл"Берсерк" Берне, ударник команды.

И смотрели они — так… Джону подумалось даже, уж не заляпаныли, делом, шмотки его кровью. Оглядел себя по-быстрому — да нет, ежели и естькровь, не видать ее в темно-пурпурных тонах его прикида. Собирался уже глазаподнять — и заметил вдруг: трясется правая рука.

— Надо думать, колбасит меня чуток. — Джон из последних силпопытался выдавить ухмылку.

— Всех колбасит, друг, — заверил Грин.

Берсерк откупорил банку "Хайнекена", опрокинулпиво в глотку и рыгнул.

— А меня вот — ни капельки, — сказал он.

Ди-джей вышел на сцену. Подошел к микрофону. Зал взвыл вожидании. Дальше тормозить ди-джей не стал, просто возгласил:

— Дамы и господа! Для вас — Джонни Вайолент и "Коксовыйпульс"!

Стадион взорвало ревом — как волна штормовая о волноломразбилась. "Коксы" вынеслись — и с полувздоха врубили "Сбой вмозгах", первый свой, шестилетней давности, хит — этакий фирменный знаккоманды!

Джон еще стоял в глубине сцены. Стоял — чувствовал: ломовоевступление в башку, в грудь, в душу отбойным молотком лупит. Раз по ладам, два— и музыка, дерганая, пульсирующая, взяла его с потрохами, загасила последние,судорожные отголоски вины, раскаяния и боязни.

Только одно и осталось: вот сейчас он выйдет вперед,нахлебается энергетики сто-с-чем-то-тысячной толпы, ощутит, как окутает,защитит его музыка.

Шесть тактов до его соло. Вырвался в центр сцены, в обхваттугого белого юпитерного луча — луча, что останется с ним до конца шоу. Народзарычал — да, Джонни Вайолент, тот, кого тут все и ждали!

Джон прошелся по сцене. В лучшем виде показал свойзнаменитый угольный хайер до пояса. А теперь — отбили ударные! — время соло…

Сначала — "ля", потом — быстро, вскользь — до"ми", клево, уж как второпях гитару настраивал, а клево звучит,класс! Джон пару раз пробежался по грифу, а потом резко взял "ля" напятой струне — и задержал, как до оргазма соло довел, только через несколькотактов отпустил, и закружилась над забитым стадионом нота, и развернулась, ипревратилась… не сразу, но превратилась… в рвущий сердце, леденящий душу крик.