Задолго до того, как люди начали считать годы, в Китае, в лесу, где высокие деревья закрывали солнечный свет, родилась кицунэ. Она выползла из темноты чащи, встретила мир во всем его сиянии и великолепии и возжелала поглотить его.

Кицунэ выросла прекраснее ясного лунного света, умела говорить на всех языках мира и пересказывать все книги королевской библиотеки. Своей красотой и сладкими речами она могла заставить мужчин делать, что пожелает.

Сначала лиса назвалась Да Цзи и заманила в ловушку императора Чжоу. Кицунэ прошептала что-то ему на ухо, и глаза повелителя потемнели и запали, как лунные кратеры. Он пообещал ей царство и всех жителей, чтобы доказать свою любовь, и кицунэ стала его женой и китайской повелительницей тьмы.

Подданных Да Цзи сделала своими игрушками. Она отрезала селянам ноги, чтобы понять, почему они такие крепкие. Вскрывала животы беременным женщинам, чтобы увидеть, как выглядит еще не родившийся ребенок. Наложница царя осмелилась протестовать, и тогда Да Цзи разрубила ее на тысячу кусков и скормила плоть крестьянам. Когда народ возненавидел императора и династия Шан рухнула от жестокости кицунэ, та исчезла.

Лиса-оборотень бежала в Индию и назвалась госпожа Кайо. Она прошептала что-то на ухо царю Калмашападе, и в глазах того появилась дикая тьма, а зубы вытянулись, как у волка. Он стал приглашать детей в свой дворец и запирать их в темных комнатах. Госпожа Кайо держала малышей, пока ее царь рвал детскую плоть голыми руками и острыми зубами. Калмашапада грыз их внутренности и обгладывал мясо с ребер, глотал глазные яблоки, как виноград, и пил горячую кровь, словно вино. Когда детей больше не стало, а царь подавился их костями, госпожа Кайо заскучала и снова исчезла.

Наконец, кицунэ попала в Японию, на этот раз в образе младенца. Человеческая пара вырастила ее под именем Микудзумэ, она стала прекраснее лавандовых полей и мудрее всех придворных ученых. Лиса-оборотень пришла во двор императора Тоба в Насуно и цитировала выгравированные на раковинах стихи-предсказания. Речи ее были столь чарующи, что повелитель умолял Микудзумэ подойти поближе. Она прошептала императору на ухо ласковые слова, и серый туман заволок его светлые очи. Он сделал кицунэ своей женой и дал ей имя Тамамо-но Маэ: госпожа Вольфия, по прозвищу изящной травы, которая растет в озерах.

И тогда дети Насуно стали исчезать. По ночам они, несмотря на запертые окна и двери, пропадали из кроваток так внезапно и бесшумно, что казалось, будто их вообще никогда не было.

Император заболел, ослаб и не мог произнести ни слова. Его лицо побледнело, но глаза кричали, и крик этот никто не слышал. С каждым днем повелитель становился все слабее, и еженощно исчезали дети Насуно. Двор готовился к неизбежному дню, когда Тамамо-но Маэ после смерти мужа, оставшегося без наследника, станет королевой-регентшей.

Однажды туманной ночью придворный священнослужитель увидел, как Тамамо-но Маэ подпрыгнула, превратилась в девятихвостую лису и убежала в лес. Священнослужитель вознес молитву богам о наставлении, и вердикт высших сил был единогласным:

«Тамамо-но Маэ должна умереть, или вся Япония погибнет».

Императорская армия охотилась за кицунэ несколько месяцев, но та была слишком быстрой, умной и ловкой.

Однако через четыре месяца и четыре дня самые сильные воины императора настигли на поляне оборотня, освещенного бледным светом луны. Пока кицунэ спала, один солдат пустил стрелы ей в живот и шею, а другой отрубил голову клинком. Лиса не сопротивлялась, истекая темной кровью на влажной земле.

А в Насуно император Тоба очнулся от смертного сна. Правитель ничего не помнил ни о Тамамо-но Маэ, ни о своей странной болезни, но после этого серый туман никогда не покидал его глаз.

Пропавших малышей Насуно так и не нашли, а по ночам стены замка скрипели и стонали, как в агонии, и все, кто спал во дворце, во снах не слышали ничего, кроме детских криков.

Никто не осмеливался вслух сказать то, что знал каждый: Тамамо-но Маэ позволила себя убить. Она сдалась только потому, что ее планы пошли наперекосяк, но такое существо, как лиса-оборотень, никогда не погибнет по-настоящему.

Она не исчезла. Она ждет.