Но появился в палате Семен Петрович и с напускной строгостью проговорил: «Надежда Константиновна, свидание не больше получаса. Раненым необходим отдых».

Вернувшись в общежитие, Надя вдруг вспомнила: сегодня же восьмое августа. А девятого в филармонии Седьмая симфония Шостаковича.

Люся лежала на койке и читала вслух газету: «1 августа немецкая 4-я танковая армия под командованием генерала Гота продолжила наступление главными силами вдоль железной дороги Тихорецк-Котельниково, устремляясь к Сталинграду с юга. На пути продвижения немецко-фашистских войск оборонялась 51-я армия, имевшая четыре стрелковые и две кавалерийские дивизии».

Люся взглянула на подругу каким-то отсутствующим взглядом, проговорила: «И что творится. Против танков кавалерийские дивизии». Надя ничего не поняла. И затараторила, усевшись напротив Люси. Мол, девятого августа в филармонии Седьмая симфония Шостаковича. Она, Надя, хотела пойти в филармонию вместе с Люсей. Но вот сейчас Гриша. И она от него никуда не уйдёт. И пусть Люся кого-нибудь возьмёт с собой. «А кого я возьму?» – безразлично проговорила Люся. «Как кого! Семена Петровича. Я знаю, он с удовольствием пойдёт». Надя видит, как отчаянно зарделись щёки Люси. «Ты думаешь, он пойдёт?» – смущённо спрашивает Люся. «Конечно!» – уверенно заявляет Надя. «Конечно, конечно!» – всё кричит в ней. И совсем тихо: «Теперь, конечно, когда он увидел моего мужа».

Пока звучала в филармонии Седьмая симфония Шостаковича, немецкие пушки молчали: артиллеристы, защищавшие город, получили приказ командующего Ленинградским фронтом Л. А. Говорова – подавлять огонь немецких орудий. Симфония транслировалась по громкоговорителям городской сети. Её слышали не только жители города, но и осаждавшие Ленинград немцы.

Из филармонии Люся вернулась поздно. Надя только спросила: «Как вас патрули не забрали?» «Сёма показывал им билет филармонии», – восторженно проговорила Люся. «Уже не Семен Петрович. Уже Сёма», – подумала Надя и тут же заснула.

Вечером, направляясь в палату к своему Грише, Надя опять встретила уборщицу Зину. Надя стала ей рассказывать, что поставила свечку в Никольском соборе. И муж сразу пошёл на поправку. «Вот видишь», – доброжелательно отзывается Зина. А Наде надо выговориться. И она рассказывает, что перед походом в Никольский собор у неё была такая тревога, просто ужас. И голова разламывалась от боли. И в голове, точно, колокол гремел. А как поставила свечку, такой в душе покой наступил, будто война кончилась. И голова перестала болеть.

Знала ли Надя, что это Небесный счетовод указывал ей путь?

– Ну что ж, – доносится до Нади голос уборщицы, – значит, Господь тебя услышал.

А глаза у Зины печальные. Вот-вот потекут слёзы. Надя вспомнила, что у Зины вся семья погибла. И ей вдруг невыносимо захотелось утешить Зину. Но она не находит нужных слов. И вместо этого она спрашивает, где уборщица Зина работала до войны. Зина на мгновение смешалась, как-то странно улыбнулась. «В этом институте Герцена, дорогая. Заведующей кафедрой неорганической химии. Профессор Зинаида Васильевна Степанова. Прошу любить и жаловать. – Губы её улыбаются, а в глазах смертельная тоска, – впрочем, тебе девочка, это ни о чём не говорит», – заканчивает она спокойно, будто давно смирилась с тем, что всё в прошлом. «Прошёл всего год, – тихо добавляет она, – а мне, кажется, что прошла вечность». Но Надя живо встрепенулась: «Как же! Здесь работал муж моей сестры. Троицкий Саша». «Да, да. Знала такого молодого человека. Активный невероятно. Как какое собрание – он первый на трибуне. Как говорится, это среди нас простых людей – всегда с бочки». Наде неприятно слушать такое про Сашу. Но она улыбается, хочется быть ироничной, под стать профессору Зине.

– Среди вас, эдаких простых профессоров, – повторяет она слова уборщицы – профессора.

– А ты, девочка, откуда такая умненькая. Что-то я не припомню тебя среди наших студентов.

– Младший сержант медицинской службы. Мобилизована со второго курса Первого медицинского, – Надя принимает солдатскую стойку. Улыбается во весь рот: Гриша жив. Как же не радоваться.

– А я вот уборщица. И няня. Обихаживаю раненых солдатиков. Слава Богу, и нам здесь не дадут умереть с голода.

Зинаида Васильевна смотрит куда-то в грязное окно. А за окном бесконечный, осенний ленинградский дождь. И жёлтый лист, прилипший к оконному стеклу. Всё как до войны. Только окна тогда были чистые.

В госпитале готовился транспорт с ранеными для эвакуации из блокадного Ленинграда.

9 ноября 1941 года в качестве командующего 51-й армии по распоряжению Сталина в Керчь направлен Герой Советского Союза Маршал Георгий Иванович Кулик. Войска, которые он получил в подчинение, находились в бедственном состоянии – большинство дивизий было не укомплектовано. В дивизиях имелось лишь по 200–300 бойцов. Удержать позиции в этой ситуации было невозможно, и Керчь сдали врагам. Войска отступили из Крыма и приготовились к обороне на Таманском полуострове. Но и здесь состояние армии было совершенно безнадёжным. И опять отступление. 20 ноября немцы вошли в Ростов-на-Дону.

Маршал Кулик был отозван в Москву. Он не выполнил приказа Ставки: «Удержать Керчь, во что бы то ни стало». В нарушение приказа Ставки отдал 12 ноября 1941 года «преступное распоряжение» об эвакуации войск из Керчи.

Маршал Кулик[29] был предан суду. Лишён звания Героя Советского Союза, всех наград и звания Маршала.

«Преступление Кулика заключается в том, что он никак не использовал имеющиеся возможности по защите Керчи и Ростова, не организовал их оборону и вёл себя как трус, перепуганный немцами, как пораженец, потерявший перспективу и не верящий в нашу победу над немецкими захватчиками», – из судебного решения».

Однако уже в апреле 1943 года благодаря поддержке Г. К. Жукова экс-маршал получил должность командующего 4-й гвардейской армией с одновременным присвоением звания генерал-лейтенанта.

Да чего уж там говорить, после войны Кулик привёз с фронта пять легковых машин, незаконно использовал красноармейцев на строительстве личной дачи под Москвой. Особенно было возмутительно, что из Германии Кулик привёз двух племенных коров, когда весь советский народ голодал.

Но это всё было потом. А сейчас – конечно, рядовые солдаты и офицеры о «преступлениях маршала Кулика» ничего не слышали. Но до особиста Стрелкова и политрука Троицкого кое-что доходило. Им было совершенно ясно: измена. Поэтому мы и отступаем. И ясно, что подобные рассуждения не для чужих ушей. Можно только шепотом. И только между своими. С теми, кому доверяешь как самому себе. Старший лейтенант Стрелков и политрук Александр Троицкий, возможно, были из той категории сослуживцев. Доверительность особиста, признаться, тяготила Троицкого. А если точнее – настораживала. Но он всеми силами старался этого не показывать.