В первые месяцы войны в госпиталь поступали всё молодые мальчишки и старики-ополченцы. Та самая категория солдат, наспех обученных и плохо вооружённых.

Когда прибывал раненый в ногу или в бедро, и надо с него было стаскивать грязные кальсоны, Надя мучительно стеснялась. Звала пожилую санитарку Глашу. Та говорила: «Кока разница мужик или баба. Коли в кровище и беспамятстве».

Потом раненых перемещали на носилках по палатам, в аудитории педагогического института имени Герцена, где раньше студенты изучали историю ВКП(б), политэкономию, высшую математику и прочие науки.

Грязные бинты санитарка куда-то уносила. Но часто куча окровавленных бинтов появлялась в углу госпитального двора. Надя не раз видела, как бинты забирали две женщины. Стираные бинты они возвращали в госпиталь. Женщинам за это выдавали по куску хозяйственного мыла. Жили они на первом этаже дома, где была квартира Надиной сестры Веры.

Позже Надя узнала, что это были учительницы школы № 210, которая находилась на проспекте 25 Октября, совсем недалеко от Мойки.

Именно на стене школы № 210 Надя впервые увидела надпись: «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». Позже она увидела такую надпись и на других зданиях Ленинграда. Выходя на проспект, всегда вспоминала об этом предупреждении. Перебегала на противоположную сторону проспекта. Девчонки-медсёстры, их было трое, Лариса и две Тани, с которыми она выходила на проспект 25 Октября, смеялись над ней: «Что ты, ярославская дурёха. Куда ты бежишь? Здесь же солнечная сторона». Верно, Небесный счетовод предупреждал Надю, не слушать своих подружек-медсестёр. Зимний день выдался особенно солнечным. Девчонки перебежали на ту, солнечную сторону. Только перешли мост через Мойку и попали под обстрел. Из трёх девчонок живой осталась только одна Лариса. Погибли обе Тани, как раз возле дома, где была когда-то кондитерская Вольфа и Беранже.

Ещё до войны Гриша показывал Наде этот дом. Рассказывал, что Пушкин перед дуэлью зашёл полакомиться пирожными в эту кондитерскую. А она находилась как раз на солнечной стороне Невского – это по-старому. Гриша внушил ей, что есть только Невский проспект. А 25 Октября – мы и так помним, что это день Октябрьской Революции.

А до войны на месте кондитерской находился овощной магазин. И когда Надя с Гришей собирались проведать Сашу с Верой, то непременно забегали в этот магазин, покупали капусту провансаль. Нравилась эта капуста обеим сёстрам. И их мужьям тоже, особенно под водку.

А девчонок очень жалко. Такие симпатичные были. И Надя на них не обижалась, когда они смеялись над ней. Называли провинциалкой, когда Надя предлагала пройтись по Невскому. «Что ходить-то, что ходить-то. Другое дело – по делу», – смеялись обе Тани «Не Невский, а проспект 25 Октября. Сколько тебе раз говорено». – Серьёзно произносила Лариса, девочка очень правильная с комсомольским значком на груди. И когда эта девочка надевала медицинский халат, то этот значок непременно появлялся на халате. А те две, что погибли под обстрелом, тогда громко хохотали. И уже не над Надей, над своей подружкой Ларисой. И Надя тоже смеялась. Но не очень, чтоб не обидеть правильную комсомолку.

В одном из зданий, где до войны было общежитие студентов, расположилось общежитие медработников госпиталя. Там и жили эти девочки.

Уезжая в Ярославль, Вера оставила сестре ключи от своей квартиры на Мойке. И за это Надя с особенной благодарностью вспоминала Веру.

Зимой 42 года трамваи не ходили. Город стал пешим. Конечно, Надя могла поселиться в общежитии, никто бы не возражал. Все понимали, что с Лиговки до Мойки в лютый мороз не очень-то побегаешь. Но у Нади была своя квартира, ну, не своя личная, а родной сестры, и это все знали. И Надя там жила. От Вериной квартиры до госпитальной столовой, где питался весь медперсонал, было всего-то пробежать два двора. Но протопить Верину квартиру было трудно. Надя во вторую комнату дверь закрыла и завесила её одеялом. Но всё равно из-под двери сильно дуло. Вера с Сашей оставили для Нади дрова. У каждого жильца в подвале была клетушка для дров под замком. Дрова и до войны были большой ценностью. А сейчас, вообще, дрова стали золотыми. Некоторые клетушки стали взламывать и дрова воровать. Поэтому оставшиеся жильцы дома, а их осталось не больше трёх-четырёх семей, решили скинуться и поставить в подвале крепкую дверь с амбарным замком. Вообще, как считала Надя, дров должно было хватить на первое время. Но что такое «на первое время»? Надя старалась об этом не думать. В апреле 42 года по Невскому пустили трамваи. И Надя решила проведать свою комнату на Лиговке. Решить-то она решила, но выбраться было сложно. В госпитале была занята до позднего вечера. Так что собралась только в начале мая.

Вот он, Лиговский проспект. Редкий прохожий проплетётся вдоль домов. Деревянная дверь на входе в парадную исчезла. Верно, пошла кому-то из жильцов на дрова. По гулкой лестнице Надя поднялась на третий этаж. В коридоре двухкомнатной коммуналки было тихо. Соседи по коммуналке, девушки-сестры Фрида и Рахиль никак не давали о себе знать. Надя вошла в свою комнату. Хотя на улице сияло весеннее солнце, в комнате был полумрак. Окна, заклеенные бумажными полосами крест накрест, выходили в тёмный двор-колодец. Небогатая мебель была покрыта слоем пыли. Надя с тряпкой прошла на кухню. Жёлтая раковина под разбитым зеркалом. Из крана текла тонкая струйка ржавой воды. Надя повертела кран, и вода вообще перестала течь. Она вдруг вспомнила, что входная дверь в квартиру была не заперта. Да, да. Она отпирала только дверь в свою комнату. Стало тревожно, что с соседками? Надя осторожно постучала в комнату сёстрам. Не получив ответа, открыла дверь. Обе девочки лежали, накрывшись одеялами. Одна лежала на кровати, другая на диване. Видны были их головы в чёрных кудряшках. Надя наклонилась над одной, взглянула с тревогой на другую. Серые лица старых женщин. В одной из них Надя с трудом узнала восемнадцатилетнюю Фриду. Она была без сознания. Пульс еле улавливался. Надя подошла к другой сестре. Рахиль лежала на животе. Лицо её было повернуто к окну. Глаза закрыты. Руки её были спрятаны под одеялом. Надя сдёрнула с Рахиль одеяло. На Рахиль были надеты вязаная кофта и ночная рубашка. Ночная рубашка была задрана на спину. Байковые штаны спущены до колен. Ягодицы были оголены. Нет – одна ягодица была отрезана. Зияла чёрная рана с давно запёкшейся кровью. Надя почувствовала, как рвота подступает у неё к горлу. Она выбежала на лестницу. И её вырвало горькой желчью. На улице стало полегче. На Лиговке – редкие прохожие. Надя пытается остановить кого-нибудь, просит помочь: «Там девушка умирает, а другая мёртвая». От неё раздражённо отмахиваются: «В каждом доме умирают. На всех не напасёшься». И проходят мимо.

Вот с Невского заворачивает серая машина с красным крестом. Машина ещё не набрала скорость, Надя бросилась к ней. Машина тормозит. Из кабины тяжело вылезает пожилая женщина. «Ну что, тебе жить надоело? – устало говорит она. Надя сбивчиво рассказывает про своих соседок. Женщина стучит в кузов машины. Слышится мужской голос: «Чего там?» «Чего, чего. Хватит прохлаждаться», – сурово отзывается женщина. Из задней двери машины неловко вываливаются двое мужчин неопределённого возраста. Из-под их фуфаек торчат белые халаты. «Носилки?», – безнадёжно спрашивает один из них. Женщина, видимо врач, кивает головой. «Третий этаж, – торопливо заговорила Надя, – я тоже медсестра из госпиталя на Мойке». «Ну что ж, медсестра, и справлялась бы сама», – улыбается женщина. И Надя видит, что женщина совсем не старая. Может, не старше мамы. Вспомнила про маму, папу. От Гриши нет вестей. Стало тревожно и горько. Стояла на лестнице, пока выносили на носилках сестёр. Перед этим врач что-то проделала с Фридой. Было видно, что Фрида дышала. Но в сознание не приходила. Врач сказала: «Эту мы выходим». Мужики – санитары положили обеих сестёр валетом на носилки. Девочки худущие и росточка небольшого. Поместились на одних носилках. Живая и мертвая. Санитары сказали, чтоб не подниматься лишний раз на третий этаж. Надя заперла квартиру. Ключ повернула на два оборота. Теперь нескоро она здесь появится. Вот забыла спросить, в какую больницу повезли Фриду. Торопливо выбежала на улицу. «Скорая» уже уехала.