Вера привыкла бороться. Одна растила сына, тянула семью. Да и старуха-мать – сколько же сил она отнимала!

Она любила зиму, звала Льва в лес покататься на лыжах. Господи, какие лыжи? Он упирался как мог. Но ведь настырная – уговорила. Точнее – заставила. Поехали в лес, куда-то по Белорусской.

Нет, красота, кто же спорит! С полчаса Лев возился с креплениями. Кряхтел, чертыхался. Вера стояла напротив, заливаясь от смеха.

А потом рванула вперед – через пару минут и след простыл. А он, красный, злющий и чертыхающийся, еле плелся и проклинал все на свете, включая спортивную Веру.

Как-то пригласила в гости. Пришел как положено: торт, цветы, конструктор ребенку. Тихий, бледный, молчаливый парнишка еле-еле прошелестел:

– Спасибо.

– Не слышу! – Лев наклонился, прижав руку к уху. – Не слышу! Чего так тихо? Ты мужик или нет?

Паренек покраснел и глянул на мать.

Вера нахмурилась:

– Гриша, иди к себе.

Мальчик тут же исчез.

– В общем так, Лева, – сухо сказала она. – Мы не в казарме. И твои методы воспитания, извини, не подходят. Со своим сыном я буду разбираться сама. – Резко поднявшись, Вера вышла из комнаты. Правда, вскоре вернулась, поняв, что перебор.

Накрыла чай, разрезала торт. Выкатилась старуха – полуслепая, полуглухая – и стала есть торт. Жадно, неопрятно, причмокивая и прицокивая. Его едва не стошнило.

В общем, с Верой они вскоре расстались.

Вопросов она не задавала – баба умная, все поняла. И из поликлиники вскоре уволилась.

А потом появилась нежная, милая, тихая Галочка. Галчонок, Галюша. Как же ему повезло – словно лотерейный билет вытащил. Такой любви и заботы он никогда не знал. Она все понимала, все улавливала по одному взгляду – можно было и не говорить. И тут же, в ту же секунду, все его желания исполнялись и потребности удовлетворялись. А ведь обычная женщина, каких миллион. Если быть честным, на таких, как она, он внимания не обращал: обычная тетка средних лет, полноватая, рыхловатая, с довольно простым, наверняка в молодости миловидным лицом.

Замужем она не была, детей у нее не было. С виду типичный синий чулок. Но разве дело в этом? Правда, это он оценил после шестидесяти.

Галочка, Галина Ивановна, работала в бухгалтерии Союза писателей. Корпела над договорами, теряла зрение.

Познакомились они так: в договорах – обычная история – было что-то напутано, и он, кипя от раздражения и гнева, бросился в бухгалтерию.

Увидев маститого автора, тетки оторвались от своих вечных бумаг и уставились на него. Вел он себя неважно: орал, возмущался, грозился.

Женщины испуганно молчали. Вступать в полемику с Добрыниным никто не решался.

И тут он услышал слабый голосок:

– Лев Николаевич, дорогой вы наш человек! Успокойтесь! Не надо нервничать. Не дай бог, подскочит давление!

– При чем тут давление? – опешил он, но стушевался. Голос был мягким, бархатным и действовал успокаивающе.

– Ради бога, успокойтесь! Я сейчас во всем разберусь.

– Не надо меня успокаивать, – смущенно пробурчал он. – А вот разобраться придется, моя дорогая!

Дорогая – обычная женщина средних лет, светловолосая и светлоглазая, довольно миловидная, с очень спокойным и доброжелательным взглядом, – мягко улыбнулась и посмотрела на часы:

– У нас через двадцать минут обед. Но я на обед не пойду, – без всякого пафоса заявила она, – и, уверяю вас, за час во всем разберусь. Вы сможете подождать?

Он растерянно развел руками:

– А что мне остается? Но мне, ей-богу, неловко – жертвовать обедом вы не обязаны!

– Я ничем и не жертвую! – мягко улыбнулась она. – К тому же, – она открыла ящик стола и вытащила большое розовобокое яблоко, – вот что у меня есть. Лучше любого обеда. Хотите половину?

Смешавшись, он хрипло ответил:

– Нет, спасибо.

Тетки удивленно переглядывались, хмыкали и поджимали губы.

– Ну тогда прогуляйтесь, погода отличная, – продолжала светловолосая женщина. – Май – золотой месяц, правда?

Он не нашел что ответить и в полной растерянности выкатился во двор.

Погода и вправду стояла роскошная. Пахло новыми, молодыми, еще липкими листочками, воздух был напоен весной, с утра прошел дождь, и умытая мостовая пахла свежестью. Было тепло.

Лев Николаевич сел на лавочку, закурил и вдруг улыбнулся.

За час она разберется, в этом он не сомневался. А потом… А потом он пригласит ее в ресторан. Ведь по его вине бедная женщина осталась без обеда.

В какой? Он задумался. Надо узнать, какую кухню она предпочитает. Впрочем, что там «предпочитает»! О чем он? Болван. Можно подумать, на свое жалкое жалованье она расхаживает по ресторанам. Ладно, разберемся, тоже мне, проблема.

И вдруг он вспомнил про яблоко. И это почему-то так его растрогало, что он чуть не заплакал. «Сентиментальным становлюсь», – подумал он и резво потопал к метро, где и купил здоровенный букет белых гвоздик.

Бумаги его фея выправила, как и обещала. Даже сбегала к главному и подписала. Раскрасневшаяся, довольная, она вручила Льву договоры. А он протянул ей букет.

Она замерла, и он увидел, что ее глаза наполнились слезами:

– Ну зачем, что вы… – пробормотала она. – Я же просто хотела помочь!

– Бросьте, какие мелочи! – почему-то смутился он. – Огромное спасибо, вы меня здорово выручили! И, кстати, за мной должок – обед. Ваш пропущенный обед.

Она долго отказывалась, вырывала из его цепкой руки свою белую, пухлую руку, клялась, что не голодна, что «сжевала почти целую пачку печенья, ну и яблоко, вы же видели! Такое огромное! Нет-нет, я совсем не хочу есть, честное слово! Да и вообще – я дома поем. У меня, кстати, пшенная каша с изюмом! Поедем?» – неожиданно предложила она.

Пшенную кашу Лев не ел лет сто. Да еще и с изюмом. Но проситься на кашу? Увольте. И он уговорил ее на ресторан.

Странное дело, при всем ее смущении в роскошном зале «Праги», а было понятно, что там она не бывала, вела она себя спокойно, не нервничала, приборов не роняла, еду нахваливала сдержанно, не проявляя бурных восторгов.

«Женщина с достоинством, – подумал он. – И к тому же такая милая!»

После ужина Лев с уговорами усадил ее в такси.

Дома в тот период у него все было не просто плохо, а очень плохо. Милый сынок совсем сорвался с катушек, Софья впадала в ступор, сменяющийся бурным, нездоровым возбуждением. То часами сидела в кресле и смотрела перед собой, то срывалась и начинала бегать по подружкам, ресторанам и магазинам. Транжирила деньги, приходила подшофе и принималась скандалить, обвиняя его во всех смертных грехах.