– Он был неумным, – смущаясь, осторожно сказала Зоя. – Спортсмен, понимаешь? И грубым. Знаешь, никакого романтизма.

– Стереотип, – широко зевнул он. – Спасский, например, тоже спортсмен. И Таль тоже.

– Он был боксером, – улыбнулась она. – При чем тут твои шахматисты? Ушла я от него сама – зачем морочить голову человеку, которого не любишь, верно?

Он снова зевнул:

– Наверное.

Это «наверное» ее удивило. Привстав на кровати, она внимательно посмотрела на Льва.

– Шутка, – ответил он. – Давай, Заинька, спать.

Она, как всегда, не возражала и тут же, пристроившись на его груди, умильно засопела.

Спать было неудобно – узкая, скрипучая кровать, холодная келья. Склеп. А в гостинице двуспальная, и окно, воздух. И горячие батареи. Но идти в гостиницу она отказывалась:

– Что ты! Как ты можешь это мне предлагать?

Там, в склепе, он никогда не высыпался. Но, честно говоря, было и не до сна. Зоя его поражала. Чтобы такая, как она, эта скромная тихоня из районной библиотеки, и вытворяла такое?

К тому же Лев не привык, чтобы женщина засыпала у него на груди. Софья Павловна, драгоценнейшая и законная, отодвигалась на метр, не меньше, благо ложе из карельской березы позволяло.

По вечерам, если была погода, они гуляли. Лев Николаевич восторгался тишиной, пьянящим воздухом, неторопливо текущей Великой. Садились на лавочку. Иногда он говорил:

– А если все к черту, Зая? Послать все к собачьим чертям, эту Москву, суету, безалаберность, хамство, гадкий воздух, вечный бег, и приехать сюда насовсем. Изменить свою жизнь, перевернуть ее на сто восемьдесят? Квартиру мы купим, у вас же строят кооперативы?

Зоя пожимала плечом.

– Да наверняка, – почему-то раздражался он. – Купим большую, просторную, я ведь привык к большому пространству. Машину купим, ты научишься ездить.

Замерев и положив голову ему на плечо, она не отвечала.

– Да, машину пренепременно. Здесь такие места – ездить и ездить! Прибалтика, Питер, Пушкинские горы – все близко!

– Святые горы, – поправляла она. – Совсем близко, рукой подать, Левушка! Есть еще Остров – маленький городок, тихий такой, с необыкновенными цепными мостами через Великую. Его еще Николай Первый построил.

Он раздраженно перебивал ее:

– При чем тут мост, зая?

Та обиженно замолкала.

– Ах, какая тишина! – продолжал умиляться Лев. – И как дышится! Обожаю русскую провинцию, есть в ней нечто такое, что омывает и очищает измученную душу.

В Пскове он задерживался на пару-тройку дней, не больше, и перед его отъездом начиналось ужасное.

Зоя плакала, твердила, что она дрянь, что прощения ей не будет, что это страшный грех – спать с женатым мужчиной. Что жить она без него не может, а вместе им не быть никогда.

Торопливо одеваясь – пиджак, кстати, был волглым и пах сыростью, – он кривился:

– Зоя, я тебя умоляю! Не строй из себя Даму с собачкой! Не хватает только арбуза, ей-богу! – досадливо морщился Лев. – Двадцатый век, все изменилось. Мы любим друг друга, и этого, кажется, вполне достаточно. По крайней мере, ты так говорила. Или я что-то путаю?

Зоя вставала перед ним на колени, хватала его за руки и умоляла о прощении. Выходил Лев с чувством досады и – облегчения.

В поезде тут же приходил в себя, настроение поднималось, и он понимал, что соскучился по шумной и суетливой Москве и хочет домой. Выйдя на привокзальную площадь, останавливался и с удовольствием вдыхал родной и привычный загазованный воздух столицы. На вокзале брал такси и по дороге с удовольствием разглядывал, как еще казалось вчера, ненавистный город.

Войдя в квартиру и бросив Маше в руки пальто или плащ, скинув обувь, приняв душ и переодевшись в домашнее, падал на любимую кровать и в блаженстве раскидывал руки.

С кухни разносился аромат только что сваренного кофе – Маша. Это был ритуал: как только хозяин приезжал из командировки и, приняв душ, шел отдыхать, требовалось подать крепкий кофе и рюмку коньяку.

«Вот оно, счастье! – думал он. – Да, именно здесь, дома!»

Правда, и там, в Пскове, в сырой келье, было счастье, только совсем другое. А которое из них лучше? И там, и тут хорошо.

Маша внесла поднос, на котором стояла фарфоровая чашечка, тонюсенькая, полупрозрачная, глубокого изумрудного цвета.

На пирожковой тарелке лежало печенье с корицей и апельсиновыми корочками – это несложное блюдо бестолковая Маша освоила прекрасно, – пара долек лимона и рюмка коньяку, любимого, армянского, пятизвездочного «Арарата».

Выпив рюмку, Лев Николаевич подумал: «Обычаи и традиции – вот что есть дом».

– Устал? – сочувственно спросила Маша. – Умаялся в командировке? Тяжело было?

Он кивнул и поинтересовался:

– А где Соня?

– По делам, – передразнила Маша хозяйку. – Мне не докладают, сам знаешь! – И, прикрыв за собой дверь, проворчала: – Где, где? Известно где! – И добавляла неприличное слово.

С наслаждением выпив и коньяк, и кофе, Лев Николаевич блаженно закрыл глаза.

Нет и нет. Какой он дурак! Поменять все это на страсти, которые непременно пройдут? Софья ни за что не отдаст ни квартиру, ни все остальное. Тем более что это он ее бросает.

А Зоя… Милая, чудная Зоя… Нет, она замечательная, кто спорит? Но как она впишется в новую жизнь? Сколько должно пройти времени? Сколько это отнимет сил? Все эти рефлексии, эти вечные слезы и непрекращающиеся страдания, чувство вины и обиды…

Библиотечные, начитанные дамы – существа нежные, впечатлительные. А уж его Зоя тем более.

К тому же придумала себе: я падшая женщина! Фантазерка, ей-богу! Где Чехов и где они? Да и вообще – чеховская Анна фон Дидериц была замужем, а Зоя нет. К тому же девятнадцатый век не середина двадцатого. Да Лев Николаевич не раз слышал истории – эти провинциальные тихони-схимницы в роль входят быстро, потом не остановишь. Прежняя покажется святой.

А Сонька… Дрянь, конечно. Неблагодарная стерва. Но на роль его жены годится только она. Да, и как он мог забыть о сыне? Кстати, где он, этот паршивец? Надо бы спросить у Маши, но очень хочется спать… И, громко и сладко зевнув, через минуту оказался в объятиях Морфея.

Еще был роман. С Верой, врачихой из литфондовской поликлиники.

Тогда он влюбился, и не на шутку. Но и там все было непросто – больная мама, маленький сын. К детям Лев Николаевич был равнодушен. И отцом был так себе. Даже к собственному и единственному сыну относился спокойно. Правда, Саша никогда не был образцово-показательным ребенком.

Докторица, очень милая, с виду казалась тихоней, но характер был ого-го. Точно не Зоя.