металлическому полу, Айзек отсчитывает их вместе с дисплеем. Он тяжело вздыхает и сжимает кулаки. На этот раз пальцы правой руки начинают немного ныть. Он буравит взглядом двери лифта. На свое отражение он не обращает ни малейшего внимания – он всматривается в то, что скрыто за зеркалами, будто обрел рентгеновское зрение. Он видит белозубую пасть пятого этажа, которая готовится его проглотить. Горящая на дисплее цифра «3» превращается в «4». Лифт едва заметно вибрирует. Не сметь сдаваться. Только не сейчас. Айзек опирается на опоясывающие стены лифта металлические перила. На экране вспыхивает цифра «5», двери вздрагивают и начинают расползаться.

Айзек зажмуривается. Делает глубокий вдох. Медленный выдох. Снова открывает глаза. Выходит из лифта. Коридор, в который он попадает, освещен ничуть не ярче доставившей его сюда железной коробки, но глазам все равно требуется некоторое время, чтобы настроить фокус. Наконец зрение адаптируется, и его взору предстает чистая, четкая картинка. Пол устилает натертый воском линолеум. Над головой жужжат лампы дневного света. Вот оно – детское отделение реанимации и интенсивной терапии. Справа его поджидает изогнутая стойка регистрации, синяя папка со списком посетителей, шариковая ручка на металлической цепочке и формально-вежливое «Сэр, чтобы пройти в палату, вам надо заполнить форму». В коридоре толпятся врачи и медсестры. Он узнает каждого, будто очутился в компании старых друзей. Все они смотрят на него с сочувствием. В его же ответном взгляде читается отчаяние, смешанное с мольбой о помощи.

– Не отключайте вентиляцию! – кричит он. – Пожалуйста, дайте ему еще один шанс!

С чего он взял, что они собираются отключать вентиляцию? И кто ему сказал, будто врачи уже сдались? Он не знает даже, провели ли они запланированную операцию. Но доктор Парк была так встревожена, когда в последний раз ему звонила. Или не была? Взгляд Айзека упирается в четвертую дверь слева. Она открыта. Внутри горит свет. Он не знает, хороший это знак или плохой. За окном в другом конце коридора разливается темная безмолвная ночь. В отделении царит тишина – только поскрипывает резиновый пол под силиконовыми подошвами и приглушенно попискивают пульсометры за дверьми других палат. Он явился слишком рано? Слишком поздно? У кого бы узнать? Может быть, у женщины в зеленом платье? Вон она, стоит с черной сумочкой у стола и как раз поворачивается к нему. Усталые глаза, ярко-лаймовые серьги, живот, выдающий месяц эдак седьмой беременности. Айзек узнает свою сестру.

– Джой? – удивляется он. – А ты что здесь делаешь?

– Айзек! – восклицает она. – Где тебя черти носят? Ты почему не берешь трубку?

Айзек одаривает ее хмурым взглядом. Последние месяцы приучили его хмуриться на все подряд. Словно надеясь доказать неправомерность ее претензий, он двумя дрожащими пальцами выуживает из кармана свой мобильный телефон. Ага… Двадцать восемь пропущенных звонков, восемнадцать эсэмэсок, тринадцать сообщений на Фейсбуке, девять уведомлений от автоответчика. Айзек качает головой, убирает телефон обратно в карман и умоляюще смотрит на Джой. Он ждет плохих новостей – но так боится их услышать. Нет, он не хочет знать.

– Скажи мне. – Вот и все, что он способен из себя выдавить.

Но Джой молчит. Молчит очень странно. Ее щеки начинают подергиваться, будто она катает во рту жидкость для ополаскивания, собираясь выплюнуть ее Айзеку в лицо. Ее дрожащая нижняя губа оттопыривается. Она сейчас что, зарычит? Как бешеное животное? Нет, тогда из ее рта шла бы пена. Ее губы растягиваются и размыкаются, обнажая зубы. Уголки рта ползут вверх. Но это еще не самое странное. Глаза Джой наполняются слезами – зрелище настолько непривычное, что Айзек инстинктивно отступает и закусывает губу. Только вот выражение лица у Джой какое-то… неправильное. Она не хмурится – напротив, ее брови приподняты. Это… слезы счастья? Точно, она же улыбается. Нет. Не улыбается. Смеется. Да она просто светится! Светится от радости.

– У них получилось, – с трудом выговаривает она. – Он очнулся.

Кто очнулся? О господи. Он очнулся. Стоп. Он очнулся? Он очнулся?! Айзек широко распахивает глаза. Одно веко начинает подрагивать. Он хватает Джой за предплечья: отчасти потому, что не может подобрать слов, а отчасти потому, что едва держится на ногах и готов рухнуть прямо на застеленный линолеумом пол. Все звуки исчезли, будто его снова засосало в вакуум. Он не слышит ничего, кроме биения собственного сердца. Сфокусироваться на лице Джой у него не выходит. Он отводит глаза, смотрит ей за плечо, скользит взглядом по коридору и наконец находит четвертую дверь слева. На полпути к заветной палате Айзек видит доктора Парк. Она тоже волновалась за него – кажется, Джой об этом упоминала. Лицо доктора озаряется счастливой улыбкой. Айзек отпускает Джой. Делает осторожный шаг вперед. Один, другой. Он идет как впервые вставший на ноги малыш. Как человек, только что высадившийся на Луну: мучительно медленно шагает в неизвестность. Кто-то хлопает в ладоши. Кто-то пожимает ему руку. Айзеку кажется, будто он ступает по дну океана – и он снова вспоминает «Титаник». Вот она – его финальная сцена, его посмертие. И все актеры второго плана собрались в больничном коридоре, чтобы поприветствовать его аплодисментами. Хотя нет. Это же космический корабль. А значит, Айзек пробирается по поврежденному шлюзовому отсеку, из которого прорвавшийся через окно вакуум высосал всю гравитацию. Пол перестал сколько-нибудь отличаться от потолка, и добраться до четвертой каюты можно, только цепляясь за двери и стены. Хотя нет, притяжение, наоборот, слишком сильно. Ноги тяжелыми гирями липнут к полу. Сколько бы он ни шел, как близко ни подбирался бы к четвертой комнате, она постоянно ускользает. Или ему только кажется? В любом случае в той реальности, в которой существует больница, Айзек оказывается у палаты в мгновение ока.

Он чувствует, что вот-вот потеряет сознание. Он изо всех сил цепляется за мысль о четвертой палате – и за дверь. Айзек заглядывает в комнату – и его глаза застит знакомая чернота. Будто его снова вырывают из собственного тела и забрасывают в безжизненный космос. Все, до чего только что было подать рукой, кажется ему недосягаемо далеким. Вот она – пустота и вспыхивающие в ней огоньки. Просторная комната и крошечная больничная кроватка с прозрачными стенками, от одного вида которой у Айзека сердце кровью обливается. Он отгоняет от себя это чувство и заходит в палату. Под куполом из органического стекла он видит совсем не то, что видел раньше. Трубки исчезли, большую часть проводов отсоединили, а на месте некогда мертвенно неподвижного существа лежит живой, дышащий ребенок. Торчащие во все стороны пушистые волосы обрамляют маленькое, сморщенное,