Эдин еще как понимал, он и о себе мог сказать в точности то же самое.

— И мама… я хотя бы ее имя теперь знаю.

— У тебя еще есть живой отец, и он — маркграф Сарталь, — напомнил Эдин. — Он, по-моему, хороший человек.

— Нет, не надо, — Милда решительно помотала головой. — Не хочу. Мне не нужен такой отец. Посмотри на меня, какая из меня дочка маркграфа?

— Уж какая есть, раз ты его дочка.

— Нет, я не хочу. Кто еще знает, кроме тебя?..

— Никто не знает.

— Вот пусть так и будет. Не хочу я! Да он на меня и не посмотрит. Зачем ему дочь-циркачка?

— Ты разволновалась просто, — Эдин сжал ее руку, — и боишься, вот. Ничего в этих лордах нет особенного, чтобы ты их боялась. У Якоба спросим, что он об этом думает.

— Ну нет! — встрепенулась Милда, глаза ее заблестели. — Якоб и подавно знать не должен. Ни в коем случае!

— Не понял. Почему?..

— Потому! Не должен, и все!

Эдин качал головой, и она просительно добавила:

— Я ему потом сама расскажу. Потом, правда-правда. Ну, поверь, мне очень важно. Пожалуйста… брат. Никому.

— Хорошо, — сдался Эдин. — Давай сама.

Он был разочарован, потому что уже не раз успел представить себе, как расскажет Якобу такую новость, и всякий раз выходило все интереснее. И хотя бы Графу не сказать — тоже как-то неправильно.

— Ты точно расскажешь ему?

— Да, да. Ты говоришь, все разузнал. А что — все? И кто же твой отец?

— Никто. Мама родила меня в тюрьме для воров. Когда она вышла оттуда, мне было около двух лет. Она никогда и ничего не говорила о моем отце. И я больше не хочу о нем ничего знать. Я буду сам по себе, вот так.

— Что? Тюрьма для воров? — переспросила Милда потрясенно.

— Тетушка Нела из Лисса объяснила мне все, — он вздохнул поглубже. — Когда мама убежала из Сарталя, у нее ничего не было. Она сразу стала работать на круге. Потом повредила ногу и долго работать не могла. Но это было еще ничего, к ней хорошо относились и помогали. А потом ты заболела, и нужно было платить доктору, и за какие-то редкие лекарства. Один знатный лорд предложил ей… ну, ты понимаешь. Она была очень красивая. Но этот лорд умер в тот же день, как мама оказалась в его доме, от чего — я так и не понял. Мама никак не могла быть виновна в его смерти, да никто так и не считал, но старая леди, мать лорда, обвинила ее в воровстве денег и украшений. А мама говорила тетушке Неле, что это все лорд подарил ей, и этому даже были свидетели, но их не стали искать. Судья сразу поверил леди, а не циркачке. Я думал сначала, что ее заставили воровать, а на самом деле просто оклеветали.

— Я поняла, — сказала Милда, — А говоришь, что маркграф Сарталь хороший человек. Если бы он позаботился о нас хоть капельку, ничего такого не было бы.

— Это леди, его жена. Меня она вообще велела продать в рабство на корабль. Чтобы я сидел на весле и греб, пока сил хватит. Во всяком случае, именно там я оказался.

— Это правда?! — ужаснулась Милда.

— Еще какая.

Тут полог кибитки откинулся и показалась голова Якоба.

— Эй, это кто еще тут явился, и глаз не кажет?!

Попасть в объятья Якобу — мало не покажется, грозил голову оторвать, а сам ребра чуть ни переломал!

— Смотри, ты мне обещал, — быстро сказала Милда.

И Димерезиус пришел, и остальные подтянулись, даже Бик. Они все до глубокой ночи просидели за поздним ужином, говорили, говорили, кто о чем. Эдин много раз выразительно поглядывал на Милду — дескать, может, расскажем? А та или упрямо качала головой, или вовсе не замечала.

Да понятно, конечно, в чем тут дело. Из-за Якоба и упрямится. Не хочет, чтобы он знал, чья она дочь? Боится, как бы Якоб из-за этого на ней жениться не захотел? Хочет, чтобы он ее вот такую полюбил, простую циркачку? Гордость показывает? Навоображала себе глупостей. Поговорить бы с Якобом, да только он вспыхнет, рассердится, и все дела. Оборвет — дескать, мал еще и не твое дело. А Эдин давно не мал, это раз. А два, вовсе дураком надо быть, чтобы не видеть, как Милда смотрит на Якоба. А тот все твердит, что жениха ей найдет хорошего…

А уже наутро — в обратный путь. В Гринзаль, в город Тасан.

Тасан встретил их, завесившись пеленой мелкого, серого осеннего дождя — сплошь заставленные домами улицы, шпили центральных знаний, башни крепости и гавани.

Оказывается, Граф уже уехал из города. Эдин сразу попал в руки все того же господина Эйри — сопровождающие, заранее снабженные инструкциями, препроводили Эдина прямо к нему.

— С возвращением, милорд, — приветствовал господин Эйри Эдина. — Мы ждали вас несколько раньше, но это несущественно.

— Благодарю, господин Эйри. Мое имя Эдин. Просто Эдин. Или Эдин Вентсивер. Не могли бы вы и называть меня именно так?

— Да-да, конечно. Я все понимаю. Я сам собрался предупредить вас, что в школе всякое титулование студентов исключается, вы должны соблюдать инкогнито. Так что — Эдин. Как пожелаете.

Если бы здесь был Граф, Эдин бы точно спросил, как он представил его всем этим людям? За кого его принимают? И, главное, зачем?..

Он ведь станет шутом короля, верно? Для этого никак нельзя иметь право на такой титул. А чтобы стать мужем Аллиель Кан, это как раз весьма желательное условие. Так что есть два условия, взаимно друг друга исключающие. И что же для него задумал Граф?..

Мальчишку без собственного титула, даже благородного происхождения, называли бы молодым лордом, лишь будь он старшим, наследником. И это не настоящий титул. Безусловное право на титул учтивости, как у Аллиель, он имел бы, если бы был законным сыном графа. Но ведь он совершено точно не сын графа, тем более законный?..

«Кузен, ты что, прочишь этого молодца в министры королю Эрдаду?» — не так давно сказал маркграф Сарталь.

Как можно циркача прочить в министры, даже если тот женат на графской дочке?

— Господин Эйри, а что Граф сказал вам обо мне? — решился Эдин. — Как вы считаете, кто я?

— Эдин Вентсивер, разумеется, — почтенный торговец улыбнулся. — Вот что, друг мой — вы позволите называть вас и так тоже? — так вот, я совсем нелюбопытен. Я слишком давно доверяю лорду Кану, чтобы требовать у него подробностей. И оставьте всякое беспокойство. Здесь не Кандрия. Назови вы себя хоть принцем Эрдадом, вас в крайнем случае отведут к лекарю, но не в городскую тюрьму.

— Нет-нет. Я просто Эдин.

— Ну конечно.

Он не может опровергать сделанное и сказанное Графом, это глупо, и потом, ему лично неизвестно, что именно опровергать. Оказывается, Граф не утверждал насчет него ничего конкретного — то есть не лгал. Намекнул так или иначе, а остальные поняли, как сочли нужным? Опять же — зачем?..