– Последний раз спрашиваю, – предупредил Петр, перебрасывая топорик из руки в руку, – сначала рублю дерево, потом головы ваши.

Толпа волновалась, но, окруженная гренадерами, двигаться не смела.

Все три старика молчали, склонив головы.

– Они не скажут, царь Петер, – безнадежно произнес швед, – им жизнь не дорога.

– Своя, может, и не дорога, а вот чужая…

Он давно заприметил в толпе девушку, ещё подростка, с такими же белыми, как и у главного волхва, волосами. Выделялась она из толпы и ростом, и нарядом. На ней была длинная домотканая рубаха с удивительно красивой разноцветной вышивкой. Тоже из ромбов и свастик. Рубаха скреплялась у ворота большой овальной пряжкой из серебра, осыпанная мелким речным жемчугом и красными каменьями. Такими же, как у старика-волхва.

Поверх рубахи был передник из шерсти, украшенный рядами бисера и подвесками, похожими на сухие змеиные головы.

Пётр подошел к девушке и, взявши ее за ворот рубахи с пряжкой, подтянул вверх и к себе, да так, что той пришлось привстать на цыпочки. По сдавленному полу вздоху-полустону старика понял, что попал в точку.

– Внучка? – повернул он голову к нему, не отпуская ворота рубахи.

– До-очь… – горестно протянул старик.

– Экий ты! – подивился император, – бодрый…

Посмотрел в светлые глаза девушки. Она не отводила взор. Смотрела прямо ему в глаза.

– Тьфу ты! – сплюнул Петр, – и впрямь чудь белоглазая! Как в сказах старинных… Сколько ж ей лет?

– Пятнадцать… – простонал несчастный отец.

– Ну, вот что, старик, ежели не скажете мне, что вам сосны нашептали, отдам твою дочку на ночь своим «преображенцам». У них давно женки не было. Заслужили…

Старый волхв рухнул к ногам русского царя. Тягостно было смотреть на его могучие плечи, сотрясающиеся в молчаливых рыданиях. На лице девушки, однако же, не дрогнул ни один мускул. Только глаза побелели ещё больше. Пётр отпустил ее. Нагнулся к лежащему у его ног отцу и произнес глубоким, неожиданно мягким мурлыкающим голосом:

– Послушай меня, старик. Я ведь не чудовище. Я – христианин, если ты понимаешь, что это значит. Ответь, про что спрашиваю, и с головы дочки твоей волоса не упадет. Царское слово даю!

Когда все три волхва, отойдя вместе с царем в сторону, тихо поведали тому, что открыла им священная сосна, швед-переводчик сделался бледным, как бумага, а император, наоборот, побагровел.

– Не верю вам! – начал он. И опять щекой задергал.

– Ижорские да карельские колдуны – самые страшные, Ваше Величество, – прошептал швед, – их даже викинги боялись…

– Строить всё равно буду. Наперекор всем пророчествам… а то, чего викинги ваши боялись, для императора всея Руси не пример. Плевал я на их страхи… И на колдунов их карельских плевал… У меня планида иная…

И то сказать – император Пётр I не боялся ни колдунов, ни ведьм. Ни духов, ни демонов. Никакой, вообще, нечистой силы. Слухи ходили, что он сам с чертом дружбу водит… Не раз император и грешил чудовищно, и жесточайшие вещи творил, от которых кровь стынет в жилах… Однако боялся лишь одного. Очень малой твари – тараканов. Куда бы ни ехал Пётр, наперед его, едущего, бежали специальные гонцы-курьеры и, где надлежало быть остановке, осматривали, нет ли в избе тараканов, дабы не допустить возможной встречи императора всея Руси и сей гадины…

Посмотрел император темными тугими сливами глаз на волхвов и глухо сказал:

– Сами понимаете, что с таким знанием я вас в живых оставить не могу. Но смерть обещаю быструю и легкую. За дочку не бойся. Никто ее и пальцем не тронет. Слово царя.

Вернулся к свите и скомандовал свистящим шепотом Меншикову:

– Данилыч, стариков в лес, и пусть гренадеры там их, по-быстрому кончат, без шума. Шведа-толмача тоже убрать надо бы, чтоб не сболтнул чего. А жаль… Хороший лоцман Марти. Ты потом, по дороге назад, на Янисаари, придумай чего…

– А что с девчонкой, ваше величество?

– Ты что, очумел, Алексашка? Я же слово царское дал!

– Так я просто для ясности, Пётр Алексеевич…

– Ну, ты даешь! – и император покрутил головой, поражаясь в очередной раз на подлость простого народа…

Подошел к девушке. Оглядел ее с головы до пят.

– А что же ты, чудь белоглазая, гадючьих голов понавешала на подол? Колдовать, что ли, тебе помогают?

– Это не змеи, цар Пьеетер, – на неожиданно хорошем русском языке сказала девушка, – это раковины морские – каури. Они и вправду на змеиные головы похожи, потому мы их и называем ужовками. Но это не змеи, просто раковины…

Пётр недоверчиво хмыкнул. Ткнул пальцем в пряжку, что скрепляла ворот рубахи: – А это что у тебя за камень, такой красный, на украшении? Никогда не видал такого.

– Этот камень мы зовем «лопарская кровь», цар Пьеетер.

– Камень чудной, а имя ещё чуднее…

– Так, цар Пьеетер… Это давно было. Саамы, лопари в тундре да в Хибинах жили, оленей пасли. Пришли викинги в тундру лопь завоевывать. Лопари драться не хотели, но деться некуда. Пришлось. Тут стали викинги лопь мечами крошить. Вся тундра стала лопарской кровью забрызгана. Все горы. Все Хибины. Капли крови лопарской застыли и превратились в красный камень самоцветный. Это легенда такая.

– Красиво, – сказал император.

Непонятно только, про что сказал. Про камень или про легенду.

– Хочешь, возьми, – протянула она ему пряжку, – талисман тебе будет. От злых духов оборонять тебя будет.

Посмотрел император на пряжку. Посмотрел на ижорскую девушку. Тяжело так посмотрел. В упор. Раздул было ноздри короткого носа. Но вдруг смягчился. Внезапно порадовал его глаз вид северной молодости, свежей, как майский день. Хоть и непривычной – чухонской, чужой…

– Негоже русскому царю от нечистой силы амулетами языческими обороняться, – проворчал он. И отвел руку, протянувшую ему пряжку.

– С нами сила Господня! – он размашисто перекрестился, – вот мой амулет! За заботу спасибо, однако ж. На вот тебе…

И вынул из кармана тяжелую золотую монету. Это был двойной червонец прошлогодней чеканки.

– Это тебе от меня, на счастье… Считай, тоже талисман…

И, вбивая ботфорты в болотистую землю, зашагал вдоль берега, командуя на ходу:

– Сосны все срубить. Раскоряку чухонскую распилить на дрова и сжечь в кухнях солдатских. Остальные рубить в бревна. Шестигранной рубкой. Как шведы. На месте капища дом строить. На шведский манер. Чтоб окна широкие. Да две разновеликие комнаты. Резиденция моя будет. Здесь, здесь и здесь казармы возводить будем. Здесь и здесь – причалы. Понтонный мост навести через протоку, из плотов. Пока все.

Солнце внезапно зашло за тучи. Вода в Неве сразу же недобро потемнела. Пётр, хмуро глядя на простирающееся перед ним серое воздушное пространство плавно переходящее в пространство водное, сказал мрачно: