– Ой, да не переживай ты так! – толкнула его локтем нойда, – посмотри вон туда. Там, почитай, половина гостей и года не проживут. А жалко, многие молодые совсем…

И она указала на ярко освещенную гостиную, наполненную нарядными людьми, оживленно обсуждающими что-то, как им казалось, важное. Едящими и пьющими. И даже не подозревающими о своей судьбе. Он подавил невольный вопрос, сидящий на кончике языка. Стало очень, очень жаль всех смертных, но особенно себя. Он не удержался и всхлипнул.

Нойда смотрела на него одновременно с состраданием и с насмешкой.

– А ты что, хотел бы жить вечно, пойка? – поинтересовалась она как бы невзначай. Сенька вытер слезы и задумался, изредка всхлипывая и шмыгая носом, как ребенок.

– А что, это возможно? – осторожно осведомился он.

Нойда пожала плечами.

– В этом невозможнейшем из миров, пожалуй, нет ничего невозможного, – повторила она свою странную фразу. И неожиданно жестко добавила: – Но учти, за всё нужно платить, – и замолчала в ожидании…

Сенька шмыгнул носом в последний раз.

– Пожалуй, нет, – произнес он задумчиво. И добавил уже твердо: – Не хотел бы. Просто как-то уж очень не хочется прямо сейчас… Но если надо, то…

Нойда взяла его за уши и крепко поцеловала прямо в губы.

– Глупый пойка, мой маленький храбрец… – снова моментально превращаясь в смешливую снежную деву, прошептала она ему в ухо, – ты не умрешь прямо сейчас. У тебя ещё есть время. Главное, не растрать его зря. Извини меня, старую нойду, за эту прописную истину…

– А сколько у меня его… ну, времени? – потирая горящее от ее шепота и прикосновения необычно крепкой, и в то же время ласковой руки ухо, спросил он. И тут же добавил: – Извините и вы меня за глупый вопрос…

Взрыв серебристого смеха опять освежил душу и даже, как ему показалось, чуть осветил полумрак околодиванного пространства.

– Все вы всегда задаете этот вопрос, – тихо веселилась нойда, – но почему-то считаете его глупым. Сейчас посмотрим. Иди сюда.

И, мгновенно проглотив свой смех, она стала медленно и вдумчиво, широко раздувая ноздри, обнюхивать его, начав с самой макушки. Когда белый водопад нойдиных волос случайно коснулся его щеки, Сенька невольно протянул руку. И рука его погрузилась в эти плотные, тяжелые, как будто живые волосы. Крепкий поцелуй нойды всё ещё горел на его губах. Он робко погладил эти удивительные волосы.

– Сиди смирно, не мешай, – проворчала она строго.

Дойдя до его груди, нойда резко выпрямилась и в упор посмотрела на Сеньку. Он с удивлением заметил, что глаза ее посветлели, а лицо вроде бы как-то опять постарело. – Тарбиминеээ у тебя будет, чахотка по-вашему, – хмуро объявила она, – маййеррасва нужно – сало барсучье…

Сеньку более всего поразил не сам грозный диагноз, сколь необходимость столь экзотического лекарства.

– А где же его достать, сало это, барсучье? – растерянно спросил он.

В блокадном городе и свиное-то сало было на вес золота, а уж барсучье…

– У меня есть, с осени запасла… К осени барсук отъедается, в самый жир входит, – всё так же хмуро бормотала нойда, – да не добраться тебе до меня сейчас. Я далеко живу, в Хиекка, на Песчаном проезде, там, где сосновый бор. За Разъезжей. Теперь дорогу эту Боровой кличут. Весной приходи, дам тебе сала барсучьего…

– До весны ещё дожить надо, – ответил Сенька невесело.

– А коли хочешь дожить, то уходить тебе надобно. Немедля. Иначе сгинешь здесь, пойка. Понял?

– Понял, – грустно отозвался он. Уходить из теплого дворца, где весело горели свечи и от обилия снеди ломились столы, в блокадный, темный, голодный город, ему совсем не хотелось. Особенно же не хотелось расставаться с нойдой.

– Надо, – сказала она ему, – после полуночи я уже тебе помочь не смогу… – и поманила пальцем. – Подойди-ка сюда, пойка.

Сенька послушно подошел. Его совсем уже не волновало то, что нойда читает его мысли. Наоборот, он даже испытывал чувство удивительного умиротворения и комфорта, как будто они были частью какого-то единого целого. Огромного и мудрого.

– Посмотри на них, на всех, внимательно.

И она опять указала на людей, веселящихся в Гобеленовой гостиной.

– Посмотри на них моими глазами.

И она положила прохладную руку ему на затылок.

– Видишь?

И он увидел… Он увидел, что неведомая, всемогущая сила «уже разделила их всех на живых и мертвых…»

– Что, и летчик? Он же такой отважный и сильный…

– Для смерти это не важно, пойка. Тот, который «Впотемках», – ещё сильнее, а срок ему выходит в октябре. Великие герои часто умирают рано. Но иногда они прорываются в бессмертие…

– А для него, для Григория Александровича, это ведь самое главное. В бессмертие войти. И почему вы зовете его Впотемках?

– Потому что именно там до сих пор блуждает его так и не повзрослевшая душа… Отпущено ему Создателем было сверх сметы! Вторым Цезарем мог бы быть, а он всего лишь Светлейший! Ну, может быть, в другой раз… может, хоть царем станет… – непонятно ответила она.

– Француза тоже жалко – младшего Шарля де Линя, принца, – продолжал Сенька вглядываться в гостей, – он такой мужественный, благородный, прямо как Атос из «Трех мушкетеров!»

– Да, тяжело даже подумать, что эту благородную голову оторвет пушечным ядром… В чем-то, наверное, его отец виноват, он ведь потом всю свою жизнь будет эту вину искупать. Тома мемуаров напишет. Но смерть сына себе не простит… Тот ведь и воюет-то, в основном, чтобы не разочаровывать отца…

– Но почему Мария? Она ведь такая молодая и…

– И красивая? Договаривай, пойка, между нами ведь секретов нет. Не твое это. Мой совет – не заглядывайся на таких, как она. Они, такие, тебя запросто за собой в могилу утянуть могут. А с Марией этой что-то не то…

– Но что же с ней не то? Она ведь добрая!

– Не знаю, пойка. На порчу похоже или на сглаз. Внезапно умрет, вскоре после возвращения из Петербурга. Причины смерти мне неизвестны. Сил у меня сейчас нет вникать, да и неохота. Хватит на сегодня, устала я.

– Как же вы живете со всем этим?

– С чем – с этим?

– Ну, со всем этим знанием. Про судьбу, про смерть…

– Ты что же, дурачок, думаешь, что я целыми днями сижу и угадываю, кто когда умрет? У меня ведь полно занятий и поважнее.

– Расскажите мне, пожалуйста! – умоляюще сложил руки Сенька.

– Я же сказала – уходить тебе надо. До полуночи. Иначе сгинешь.

– Ну, хоть что-нибудь! Я и сгинуть готов, но только бы хоть чуть-чуть, хоть что-нибудь понять.

И опять вспыхнул ее серебристый смех. Осветил неярко смеющиеся глаза и губы.