— Извини, — виновато улыбнулся он, — я тут домой забегал…

— Ты даже не сказал, куда идти. Ну, а если бы я убежал?

— Что ты! Ты же по спецнаряду едешь… А хочешь, в зону заходить не будем, пойдем к вечеру в Туринск, там тебя и сдам прямо в вагон?

Черт знает, что такое — этот русский характер! Только он может рождать дикие контрасты и вызывать неожиданные, противоположные эмоции: утром — возмущение перед постоянно нацеленными в тебя дулами, а через час — изумление перед доверием, которого ты, оказывается, заслуживаешь.

Алтайский согласился идти прямо к поезду, не подумав о том, что путь до Туринска не близкий, что его брезентовые тапочки будут слетать на каждом шагу — хоть босиком беги по влажному грунту, напоенному колючим холодом! И ни веревки, ни проволочки в чистом поле не найдешь, чтобы привязать эти чертовы тапочки к ногам!

Так и прошкандыбал Алтайский всю дорогу до поезда внаклонку, на полусогнутых, чуть не на карачках… Хорошо еще, что успел вскочить в уже тронувшийся вагон-зак, да и то ценой потери тапочки, которую надзиратель, смеясь, бросил ему вслед вместе со словами:

— Будь здоров! Приезжай, как освободишься!

Вагонная держиморда, видать, из вологодского конвоя, посмотрела сопроводительные документы, потом на запыхавшегося Алтайского и изрекла:

— Погоди, я те счас освобожу!

Держиморда прошла по коридору, выбрала переполненную камеру и затолкала туда Алтайского, хотя рядом камеры были полупустые…

* * *

Потом Алтайский узнал, что нарядчика Володю — «Летят утки и два гуся» — бандиты зарубили через месяц после его отъезда из Подгорного. За убийство полагался расстрел, никто из бандитов не хотел терять жизнь, но они хотели внушить страх окружающим, поэтому жизнь, и свою и нарядчика, поставили на карту — проигравший должен был убить и пойти под расстрел. Если проигравший не рассчитается за проигрыш, то убьют его самого, а розыгрыш повторится…

«Летят утки» после развода, как всегда, пошел по баракам в сопровождении двоих надзирателей для проверки не вышедших на работу, больных и «отказчиков». Бандит, сидевший на верхних нарах, трясясь от страха, ударил нарядчика топором по голове сзади, когда он прошел мимо, тихо декламируя «летят утки…», и еще раз, когда тот нашел силы повернуться к нему после удара, так и не успев дошептать «…и два гуся». Надзиратели разбежались, но убийца не избежал кары. Возмущенные расправой со «своим нарядчиком», «политики» под предводительством Александра Гречина, в бригаде которого Алтайский работал в Азанке на «шпалорезке», решили проучить бандитов. Однако те были наготове…

Обе стороны понесли значительные потери убитыми и ранеными. В бараках и на снегу между ними долго еще оставались густо сдобренные кровью следы людей с вывороченными внутренностями… Санчасть уцелела — кому-то надо было оказывать помощь недорезанным ножами и недопоротым крючьями для раскатки леса…

Глава 9. КОНЕЦ БРИГАДИРА ВАЛЕЕВА

По пути в Тавду Алтайский так и не уснул — мешала теснота, стоны, вскрики мечущегося во сне быдла — бывших граждан, превращенных в ничто, подопытных мышей в величайшем эксперименте перевоспитания — наибольшего удешевления строительства передового в мире общества.

Полдороги Алтайский простоял — некуда было приткнуться, хотя ноги гудели от ходьбы. Только после того, как удалось сесть на краешек деревянного сундучка, вытащенного из-под нар каким-то энергичным старичком, Алтайский понял, как он утомлен.

Ему казалось странным отсутствие упаднических мыслей о своем существовании и ждущих его перспективах. Сначала Алтайский подумал, что причиной тому было человеческое отношение сопровождавшего его до поезда надзирателя, впечатление, которого не могла омрачить даже вагонная держиморда. Потом подумалось о том, что вызов начальника управления лагеря из того гиблого места, где он находился в последнее время, может быть прелюдией к переводу куда-нибудь для выполнения инженерных заданий. А почему бы и нет? Ведь все видели, что он не жалел себя на работе. Все знают, что он многое может и умеет делать, что он честен, исполнителен, инициативен. И, главное, наверянка всем ясно, что никакой он не преступник! В Верхне-Тавдинском ОЛП Алтайсий сразу же пошел в УРЧ, в ту темную комнату, в которой ему когда-то зачитали приговор. Там все осталось без изменений, не было лишь томных девчонок и «вертухая». Вместо них за столом восседала мрачная фигура, которая едва подняла голову над высокой кипой бумаг при появлении Алтайского.

— Я приехал ночью, вызван спецнарядом, моя фамилия…

— Знаю, — перебирал мрачная фигура.

— Что мне дальше делать?

— А ничего. Кто-то тебя выручил. Хочешь — спи согласно категории трудоспособности… Она у тебя четвертая, так что можешь не работать…

— Значит, меня вызвали не на работу?

— Я ж сказал, что тебя просто кто-то выручил. Говори спасибо, что ты в центральном ОЛП, а не на штрафной… Отдыхай!

Уже на крыльце Алтайский окончательно уразумел, что категория у него четвертая и, значит, действительно можно не работать. Есть за что вспомнить добрым словом доктора Дубса или, может быть, полковника Бородина?

Вано Тер-Акопова Алтайский нашел в ларьке, в прежней должности зава, как и полтора месяца назад.

— Вот ты и здесь! — обрадовался Вано.

Вано говорил по-русски почти без акцента. О его кавказском происхождении можно было судить лишь по построению фраз да по мыслям, выражающим органическую неспособность изменить отношение к человеку, которого он знает.

— Я зашел к тебе, Вано, чтобы сказать спасибо…

— Послушай, какое может быть спасибо? Ты что — меня не знаешь, я тебя не знаю?

— Нет, Вано, спасибо за то, что ты человек хороший.

— Ты что, сумасшедший, что ли? Тогда я тоже должен тебе сказать спасибо! Вообще, трудно нам, Юрий, но нам нельзя поддаваться. Как ты думаешь?

Поседевший, осунувшийся, плохо выбритый, в стандартном лагерном одеянии, но еще сохранивший склонность к полноте, Вано выглядел уставшим от борьбы с жизнью, с самим собой, с наступающей старостью.

— Я тоже много думал и считаю, что поддаваться нельзя, хотя это очень трудно сейчас, когда не знаешь, кто волк, кто собака, кто человек, — сказал Алтайский.

— Все правильно! Ты думаешь, кавказский собака нет? Тоже есть. Я думаю, главный собака — Берия, а Джугашвили ему верит… Ему все равно — кавказец или русский, хороший или плохой человек. Только я не знаю, какой дурак придумал, чтобы все работали, как ишаки? Кому не интересно: есть у человека голова или только руки и ноги? Зачем хороший