— Судьба поливариантна. Идя к тебе, Антонзнал, что в случае удачи он полюбит тебя.

Светлана помолчала. Мне показалось, что у нееслегка порозовели щеки, но, может быть, это было от прорывающегося в открытыйкузов ветра.

— И что с того?

— Ты знаешь, что это такое? Быть приговореннымк любви?

— Но разве это не так — всегда? — Светланадаже вздрогнула от негодования. — Когда люди любят друг друга, когда находятсреди тысяч, миллионов Это же всегда — судьба!

И я снова почувствовал в ней ту уже начинающуюисчезать, бесконечно наивную девушку, что даже ненавидеть могла — лишь себясаму.

— Нет. Света, ты слышала такую аналогию:любовь — это цветок?

— Да.

— Цветок можно вырастить. Света. А можнокупить. Или его подарят.

— Антон — купил?

— Нет, — сказал я, слишком резко, пожалуй,сказал. — Получил в подарок. От судьбы.

— И что с того? Если это — любовь?

— Света, срезанные цветы красивы. Но они живутнедолго. Они уже умирают, даже заботливо поставленные в хрустальную вазу сосвежей водой.

— Он боится меня любить, — задумчиво сказалаСветлана. — Так? Я не боялась, потому что не знала этого.

Я подъехал к дому, лавируя междуприпаркованными машинами. В основном — «жигули» и «москвичи». Непрестижныйрайон.

— Зачем я тебе это все говорила? — спросилаСветлана. — Зачем допытывалась ответа? И откуда ты знаешь ответы, Ольга? Толькопотому, что тебе четыреста сорок три года?

Я вздрогнул, услышав цифру. Да, богатыйжизненный опыт. Весьма богатый.

На следующий год у Ольги намечаетсясвоеобразный юбилей.

Хотелось бы верить, что мое тело, пусть даже ичетверть этого возраста, останется в столь прекрасной физической форме.

— Пойдем.

Машину я бросил без всякого присмотра. Всеравно, человеческому существу и мысли не придет украсть ее: охранные заклятиянадежнее любой сигнализации. Молча, по-деловому мы со Светланой поднялись полестнице, вошли в ее квартиру.

Тут кое-что изменилось, конечно. С работыСветлана ушла, зато ее стипендия и «подъемные», выплачиваемые каждому Иному приинициации, намного превосходили скромные доходы врача. Телевизор она сменила,непонятно лишь, когда находит время его смотреть. Роскошный, широкоэкранный,слишком большой для ее квартиры. Забавно было смотреть на эту неожиданнопроснувшуюся тягу к красивой жизни. Вначале она появляется у всех, вероятно,как защитная реакция. Когда мир вокруг рушится, когда прежние страхи и опасенияуходят, а на их место заступают другие, еще непонятные и смутные, каждыйначинает осуществлять какие-то мечты прежней жизни, еще недавно казавшиесянереальными. Кто-то кутит в ресторанах, кто-то покупает дорогой автомобиль,кто-то одевается «от кутюр». Это длится недолго, и не потому даже, чтомиллионером в Дозоре не станешь. Сами потребности, еще вчера бывшие такимижеланными, начинают отмирать, уходить в прошлое. Навсегда.

— Ольга?

Светлана смотрела мне в глаза. Я вздохнул,собираясь с силами:

— Я не Ольга.

Молчание.

— Я не мог сказать раньше. Только здесь. Твояквартира защищена от наблюдения Темных.

— «Не мог»?

Суть она ухватила сразу.

— Не мог, — повторил я. — Это лишь тело Ольги.

— Антон?

Я кивнул.

Как нелепо мы сейчас выглядим! Как хорошо, чтоСветлана уже привыкла к нелепостям. Поверила она сразу.

— Негодяй!

Сказано было с той интонацией, которая скореепошла бы аристократке Ольге. И пощечина, которую я получил, была из той жеоперы. Не больно, но обидно.

— За что? — спросил я.

— За то, что подслушивал чужой разговор! —выпалила Светлана.

Сформулировано было второпях, но я понял. Темвременем Света занесла другую руку, и я, презрев христианские заповеди,увернулся от второй пощечины.

— Света, я обещал беречь это тело!

— А я нет!

Светлана глубоко дышала, кусала губы, глазагорели. В такой ярости я ее не видел и даже не подозревал, что она вообщевозможна. Да что же ее так разозлило?

— Значит, боишься любить срезанные цветы? —Светлана медленно наступала на меня. — Вот оно что, да?

До меня дошло. Не сразу, правда.

— Убирайся! Убирайся вон!

Я пятился, уже ткнулся спиной в дверь. Ностоило мне остановиться, как остановилась и Светлана. Качнула головой,выпалила:

— Ты в этом теле и оставайся! Оно тебе большеподходит, ты не мужик, тряпка!

Я молчал. Молчал, потому что уже видел, каквсе будет дальше. Видел, как раскручиваются перед нами линии вероятностей, какплетет свои дороги насмешливая судьба.

И когда Светлана заплакала, разом утратив весьбоевой пыл, закрыв лицо руками, когда я обнял ее за плечи и она с готовностьюразрыдалась на моем плече, внутри у меня было пусто и холодно. Пронзительнохолодно, будто я вновь стою на заснеженной крыше, под порывами зимнего ветра.

Светлана еще человек. В ней слишком мало отИного, она не понимает, не видит, как уходит вдаль дорога, по которой намсуждено идти. И уж тем более не видит, как эта дорога расходится в разныестороны.

Любовь — счастье, но лишь когда веришь, чтоона будет вечной. И пусть это каждый раз оказывается ложью, но только вера даетлюбви силу и радость. А Светлана всхлипывала на моем плече. Многие знания —многие печали. Как бы я хотел не знать неизбежного будущего! Не знать — илюбить, без оглядки, как простой, смертный человек. Но все-таки, как обидно,что я сейчас не в своем теле.

* * *

Со стороны могло бы показаться, что двезакадычные подруги решили провести тихий вечерок за просмотром телевизора, чаемс вареньем, бутылочкой сухого вина и разговорами на три вечные темы: мужики —сволочи, носить — нечего, а самое главное — как похудеть.

— Ты разве любишь булочки? — удивленноспросила Светлана.

— Люблю. С маслом и вареньем, — мрачноотозвался я.