Как показывает в своей диссертации, посвященной римской Аттике, молодой британский исследователь Сара Макхью, это переписывание преследовало вполне ясные идеологические цели. Во-первых, оно представляло Афины в период наибольшего могущества благодетельной силой, «матерью свободных», как говорится в британском патриотическом гимне[104]. Во-вторых, из этого следовало, что под властью Рима город способен стать столь же благодетельной культурной силой, распространяющей очищенный до кристальной ясности афинский гений.

Действуя в этом духе, ученые пытались возродить старый аттический диалект греческого, на котором, как считалось, чище говорили в сельской местности вокруг Афин, нежели в самом городе. С особенным рвением изучалось одно из произведений Платона – диалог «Федр», в котором Сократ прогуливается с учеником, носящим это имя, по тенистой таинственной местности на берегах реки Илисс, то есть в тех самых местах, где Адриан разбил новый город, в то же время претендовавший на древность.

Особенно ярким символом римских Афин – города, продолжавшего привлекать талантливую молодежь, даже когда весь окружающий мир погружался в хаос, – был один из проектов Герода Аттика. Он устроил школу на одной из своих роскошных вилл в Кифисье, северном пригороде Афин, бывшем тогда не менее фешенебельным, чем сейчас. В ней были лекционные аудитории и открытые пространства для учебы, а также густые рощи и фонтаны, дававшие прохладу в летний зной. Желанными гостями школы были лучшие писатели, путешественники и историки того времени. Сара Макхью нашла иллюстрацию свойственного этому месту сочетания комфорта и знаний в рассказе римского грамматика Авла Геллия о его собственном пребывании в гостях у Герода на тенистой окраине города:

И в летнее время года, и в самый жаркий период осени мы скрывались от неудобств жары в тени огромных рощ, в длинных аллеях для прогулок с мягкой почвой, в зданиях, приносящих прохладу, в чистых, полных водой и освещенных со всех сторон банях[105].

Такое щеголеватое, цветистое описание могло бы многому научить риелтора, расхваливающего прелести какой-нибудь виллы в сегодняшней Кифисье. У заведения, которое описал Авл Геллий, было немало подражателей – мест, сочетавших роскошный афинский быт с серьезным обучением и укреплявших престиж основателя. Эти учреждения были похожи на аристократические пансионы, хотя эта аналогия и не вполне точна. С годами жизнь в Афинах становилась более опасной, но жажда учиться и учить не ослабевала, а конкуренция за учеников становилась все более острой. Однако даже во времена Адриана и Герода, когда империя была совершенно уверена в своих силах, на горизонте уже можно было разглядеть надвигающуюся грозу.

Даже если сами Афины были в эту эпоху богатства и стабильности неприступными, этого нельзя было сказать об их окрестностях. Около 170 г. варвары разграбили Элевсинское святилище, расположенное к западу от города. Многие аспекты этого набега остаются сомнительными: мы не знаем ни кто именно напал на святилище, ни когда это случилось, ни каков был ущерб. Обычно нападавших называют костобоками: этот народ был в числе претендентов на господство на северо-восточной окраине римской провинции Дакия, приблизительно совпадавшей с нынешней Румынией. Однако в одной надписи говорится, что это были сарматы – племя, говорившее на языке, родственном персидскому. Императору Марку Аврелию это происшествие, по-видимому, дало возможность продемонстрировать, что его приверженность этой святыне ничуть не меньше, чем у его предшественников: он взял на себя восстановление священных зданий. Существует датированная 176 г. надпись в честь почтенного старого жреца, прослужившего в Элевсине 56 лет. В ней утверждается, что он посвятил в священные обряды двух императоров (Антонина и Марка Аврелия), причем происходило это «в присутствии» Адриана, который, судя по всему, прошел обряд посвящения гораздо раньше. (Причастившись элевсинских тайн еще в юности, Адриан, по-видимому, неоднократно посещал святилище в качестве почетного зрителя; как и его юный спутник Антиной, он тоже был посвящен в свой черед.) Другая надпись ставит жрецу в заслугу, что во время набега варваров ему удалось переправить священные предметы в Афины, где они были в безопасности. Это, должно быть, был ужасный момент.

Нападение варваров побудило Элия Аристида, на протяжении многих лет бывшего ярым пропагандистом афинской культуры, сочинить цветистую речь, в которой обычные романтические отсылки к благородному прошлому этой местности сочетались с необычайно откровенной оценкой настоящего. Даже в самых опасных обстоятельствах афиняне былого всегда умели защитить Элевсин, писал он: разве не постыдно, что теперь неграмотным врагам удалось прорваться туда?

О Элевсин, лучше бы мне было воспеть тебя в прежнее время!.. Едва приступив к речи, я немею и теряюсь, принуждая себя говорить по одной лишь причине – оттого, что не могу молчать … О осквернители мистерий, предавшие огласке сокровенное, общие враги богов подземных и вышних! О эллины … вы бездействовали, покуда близилось столь великое несчастье! Неужели и теперь вы не очнетесь, о достойные удивления мужи?! Неужели не поспешите на помощь самим Афинам?![106]

За этими выспренними словами скрывалась одна неприятная истина. Афины позднего римского времени, как и окружавшие их священные и прославленные в истории места, пользовались уникальным престижем, который императоры находили привлекательным и полезным с политической точки зрения. Но город, не имевший собственных оборонительных сил, был в то же время чрезвычайно уязвим; его безопасность зависела от желания и способности римских владык защищать его, что никогда не было гарантировано абсолютно точно. С другой стороны, воля Афин к выживанию в качестве духовного и культурного центра оказывалась замечательно сильной.

Следующее явление варваров, в 267 г., имело гораздо более серьезные последствия. К этому времени вся Римская империя находилась в гораздо менее безопасном состоянии; последнюю пару десятилетий на ее севере бушевала война. На сей раз в Афины вторглось германское племя герулов. Раньше историки считали, что они совершенно опустошили Афины, что привело к полной остановке политической и экономической жизни города. Однако в последнее время благодаря усердному изучению археологических данных новыми исследователями, в том числе Ламбрини Хиоти, появилась возможность предположить, что картина была не столь однозначной. Герулы прошли по Афинам с запада, сжигая и грабя многие из самых ценных зданий, но совершенно не желали задерживаться в городе. Более того, их стремительный рывок через Афины был, по-видимому, лишь одним из эпизодов года, наполненного удивительным множеством событий. Отправившись с северного берега Черного моря, они ненадолго захватили окраины Константинополя, а затем отступили; во втором походе они прошли по нескольким островам северной части Эгейского моря и по всему Пелопоннесу – и лишь после этого оказались в Афинах.

Одним из наиболее пострадавших мест была афинская Агора, на которой было сожжено и приведено в негодность несколько величественных построек. Вероятно, были сильно повреждены памятники на южном склоне Акрополя, в