от которой он отрекся, он проявлял враждебность скорее замаскированную, нежели откровенную: он запретил христианам преподавать культуру Эллады на том основании, что эту традицию следует распространять лишь тем, кто в нее верит. В июне 363 г. Юлиан погиб в сражении с персами, но ему удалось придать эллинизму в Афинах новых сил, которые не иссякли и после завершения его недолгой жизни.

Память Юлиана почитают евреи, помнящие, что именно он разрешил им начать восстановление иерусалимского Храма. Его проклинала ранняя христианская церковь, которая, видимо, преувеличивала тот ущерб, который он причинил христианству. Святой Григорий Назианзин утверждал, что помнил Юлиана непостоянным афинским студентом, у которого были «плечи движущиеся и выравнивающиеся, глаза беглые, наглые и свирепые»[117]. Для тех, кто расположен к Юлиану, такие колкости не покажутся убедительными.

Нынешним читателям древних текстов, в том числе Видалу, скромный Василий кажется личностью более приятной, чем Григорий. Однако оба священнослужителя, выступавшие за триединое толкование Бога и его глубокую парадоксальность, оставили чрезвычайно заметный след в богословии. Что же до царственного Юлиана, он остается личностью, неотразимо притягательной для нынешних антиклерикалов или даже людей любого рода, в том числе, возможно, и некоторых верующих, которых раздражает то, как главы монотеистических церквей использовали в течение последних полутора тысячелетий свою земную власть. Лишь с большим трудом ему удалось спастись от убийственных династических интриг потомков Константина. К тому времени, как он стал императором, жизнь наделила его большим запасом практической мудрости. Видал изображает его проницательным наблюдателем современников, в том числе «галилеян», как Юлиан пренебрежительно называет христиан.

Несмотря на все различия между парой христиан и Юлианом, стоит отметить и то, что́ у этих афинских выпускников, взращенных одной и той же интеллектуальной и религиозной культурой, было общего. Каковы бы ни были воззрения Юлиана, он не был холодным прагматиком. Помимо многих других, на него оказал влияние Ямвлих, мыслитель, которому «удалось преобразовать платонизм из философии с мистическими коннотациями в таинственную религию»[118]. Его тянуло к потустороннему. Он верил, что аскетическая дисциплина, подразумевающая, в частности, безбрачие, может привести к великим духовным прозрениям. Он верил, что его направляют и защищают занимающиеся лично им боги, а именно Зевс и бог солнца Гелиос. Он считал, что у этих богов была мать, а у нее – супруг Аттис-Логос и что могущество всех этих существ было поистине вселенским. Речь не шла о культе какой-либо местности или страны. Как и его противники-христиане, Юлиан верил, что у одной и той же божественной сущности может быть несколько разных проявлений. Как и его враги, он верил, что распространяет систему верований, имеющую смысл для человечества в целом; религия «галилеян» казалась ему слишком узкой и провинциальной. И христиане, и Юлиан (и, возможно, все философы, считавшие себя наследниками Платона) стремились, хотя и разными путями, придать повествованиям и практикам, изначально возникшим в чрезвычайно локальных контекстах, вселенский смысл.

Различия между Юлианом и христианами были, мягко говоря, далеко не пренебрежимыми. Однако и тот и другие были сформированы одними и теми же учителями, чтением одних и тех же текстов, одними и теми же историческими обстоятельствами. Они искали ответы на одни и те же вопросы.

Но, по меньшей мере в Афинах, эти поиски и далее прерывались самым грубым образом. Приблизительно в 396 г. случилось очередное нашествие варваров. На сей раз достаточно хорошо известно, кто именно нападал на город: нашествие возглавлял вождь вестготов Аларих; позднее это же племя разграбило Рим. Однако вопрос о том, какой именно ущерб они причинили греческому городу, до сих пор остается предметом ожесточенных дебатов. Зосим, языческий писатель VI в., утверждает, что город не понес никакого или почти никакого урона, и дает этому следующее удивительное объяснение:

Когда Аларих и все его войско подошли к городу, вождь увидел саму богиню Афину, охранявшую город и прохаживавшуюся вдоль его стен. Она выглядела точь-в-точь как ее статуя – в полном вооружении и готовности отразить нападение. Пока богиня руководила силами оборонявшихся, Аларих увидел героя Ахилла, точно такого же, каким его описал Гомер под Троей … Это видение было таким сильным и действенным, что Аларих отказался от своего замысла воевать против города и выслал вестников с обращением заключить мир. После … обмена клятвами Аларих вошел в Афины лишь с несколькими спутниками и обратился к афинянам со всей доброжелательностью … принял дары [и] покинул город, и вся Аттика осталась невредимой[119].

Академические исследователи не уверены, что обращение Алариха с Афинами и в самом деле было таким мягким. Однако один важный вопрос так и остается без ответа: насколько сильные разрушения были причинены Парфенону в позднеримский период и когда именно? Относятся ли основные повреждения к набегу герулов или к нападению Алариха? Как и в случае событий, предшествовавших сражению при Саламине, литературные и материальные свидетельства, которые могли бы пролить свет на этот вопрос, скудны, и ведущие специалисты расходятся во мнениях приблизительно поровну.

Зато материальные свидетельства ясно говорят о том, что в какой-то момент римской эпохи были жестоко обезображены семьдесят девять из девяноста двух метоп Парфенона (небольших скульптурных композиций, расположенных непосредственно над колоннами) – до такой степени, что стало трудно догадаться, что именно они изображают. Также очевидно, что внутреннее убранство Парфенона было сильно повреждено пожаром; это возгорание могло случиться одновременно с разрушением скульптур либо в другое время.

Одна из теорий утверждает, что все эти повреждения были нанесены во время нападения герулов в 267 г. В таком случае они могли быть восстановлены в краткое царствование императора Юлиана в рамках его кампании возрождения религии Эллады. Другая школа считает гораздо более вероятным, что нападение на самый знаменитый храм города, худшее со времен его строительства в эпоху Перикла, было делом рук Алариха и его людей. Интересно отметить, что части дорических колонн, некогда стоявших внутри Парфенона, были обнаружены в стене на древней Агоре, построенной после 400 г. На момент повторного использования они были в хорошем состоянии, так что кажется маловероятным, чтобы их забрали с исходного места еще в 267 г. Зато вполне можно предположить, что возможность использовать эти ценные куски мрамора для других целей появилась в связи с разрушениями Алариха. Великий американский исследователь Элисон Франц, выдвинувшая эту теорию, считала, что восстановлением Парфенона занимался римский префект Геркулий, который, как нам известно, руководил в начале V в. широкомасштабной программой нового строительства и реконструкции в Афинах, чем заслужил благодарность его жителей.

Имеется и еще одно свидетельство, на сей раз литературное, которое может пролить некоторый свет на действия воинов Алариха и их причины. Как пишет Евнапий, языческий историк IV в., которому мы обязаны многими