- Правильно, - согласилась Настя. - А почему донедавнего времени? Что-то произошло?

- Ничего. Просто, наблюдая за Диной, я засомневалась.Есть принципы, основополагающие правила, но есть и конкретные, живые люди,которые выбиваются из рамок этих жестко заданных правил. Ярославу было удобно вэтих рамках, как было удобно и нам с Андрюшей, и Кристине было удобно. А Динеэто оказалось не по силам. И я вот уже который день задаю сама себе вопрос:разве правда может искалечить человеку жизнь? Ложь да, может, и тому естьмножество примеров, но правда? А вот, оказывается, может. И как же тогда жить?Где тот предел, за которым правда и открытость становятся смертельно опасными?Правда и честность позитивны, то есть в них должно быть созидающее начало, какво всем позитивном, и вдруг я столкнулась с тем, что правда не созидает, аразрушает и калечит. Значит, вся наша этика неверна. И я растерялась.

- Вы очень откровенны, - заметила Настя, стараясь непоказать удивления.

- Мне нечего скрывать, - ответила Лозинцева дрогнувшимголосом. - А… ваш коллега…

- Что?

- Вы ему будете пересказывать то, что я вам сейчассказала?

- Если не хотите - не буду. Для нашего исследования этозначения не имеет.

- Мне все равно, - голос Лозинцевой внезапно сталжестким.

В кухню вернулся Никотин, лицо его выражало удовлетворение илюбопытство одновременно. Он не стал присаживаться за стол, остался стоять, иНастя поняла, что пора уходить. Все, что ему было интересно, он выяснил, абольше из Лозинцевой все равно ничего не вытянуть. Огромный блок вопросовостался без ответов, и касались эти вопросы в основном периода беременностиВеры Лозинцевой, когда она носила Кристину, и раннего детства девочки. Тут могпомочь только Андрей Николаевич, если уж нельзя добраться до матери.

Но те же самые вопросы нужно было задать и матери ТаниШустовой, ведь вчера Настя разговаривала с ней без подготовки, до того, какпсихолог объяснил ей самые азы. Раз уж она все равно в этом районе…

- Вы не могли бы позвонить Инне Семеновне? - спросилаона Лозинцеву. - Мне нужно задать ей еще несколько вопросов, я вчера не успела.

Элеонора Николаевна молча потянулась к телефону, поговорилас приятельницей и передала Насте трубку. Они договорились встретиться в кафе,неподалёку, дома у Шустовой был нетрезвый и агрессивно настроенный муж, а наулице шел дождь. Они попрощались и ушли.

- Зачем вам понадобилась Дина? - не сдержалалюбопытства Настя, когда они сели в лифт.

- Да я альбом с фотографиями смотрел и все прикидывал.Девчонка сказала, что фотографий Кристины в альбоме нет, потому что их мать ссобой забрала. Ну, это я могу понять, это объяснимо, но почему осталисьфотографии двух старших детей? И Дины, и Ярослава на этих фотках навалом. Чтоже она, не взяла с собой их фотографии? Как же так? Почему?

- С чего вы решили, что не взяла? Может, взяла, простоих было много, и часть осталась дома.

- А Кристининых фоток почему не осталось? Их, выходит,мало было, так, что ли? В общем, неувязочка какая-то мне тут показалась, вот яи решил у Дины спросить.

- А почему у Дины, а не у Элеоноры? - не отставалаНастя.

- Да потому, дочка, что мне еще кое-чего показалось,вот я и проверил.

Он хитро усмехнулся и посторонился, пропуская Настю в дверь,ведущую на улицу.

- Ну дядя Назар, не дергайте меня за нервные окончания,- взмолилась она. - Говорите, не тяните.

- Показалось мне, видишь ли, что Дина сестричку свою нето чтобы не любила, а люто ненавидела. Чуешь, к чему я веду?

Ну вот, конечно, Никотин подумал о том же самом, о чем Настяразмышляла, сидя на кухне у Лозинцевых.

- Чую, - вздохнула она. - А что вам Дина-то сказала?

- Сказала, что мать из всех детей любила толькомладшую, Кристю, выделяла ее, относилась к ней по-особому, а на других детей,на старших, ей было, мягко говоря, плевать с высокой колокольни. И онадействительно забрала из дома все до единой фотографии Кристины и не взяла ссобой ни одной фотографии других детей. Вот так-то. Еще сказала, что Кристябыла избалованной и залюбленной, и мать перед ней стелилась, в глазазаглядывала и в задницу ей дула… Дина, конечно, грубее выразилась, меня,старика, не постеснялась, но я уж твои ушки пощажу. В общем, и злоба, иревность, и ненависть из Дины до сих пор как из ведра льются. Нехорошаяистория.

- Нехорошая, - согласилась Настя, слизывая с губдождевые капли.

Зонт она не взяла, и даже куртка на ней была без капюшона, ишея уже стала мокрой, и через воротник по плечам расползался озноб.

Они остановились возле кафе, куда обещала прийти Шустова.

- Пошли? - Настя взялась за ручку двери и потянула насебя.

- Ты иди, дочка, а я поеду, пожалуй. У вас с Шустовой,как я понимаю, остались чисто женские вопросы, я вам только мешать буду,

И то верно, подумала Настя, в очередной раз оценивпроницательность и деликатность Назара Захаровича Бычкова.

* * *

Они давно ушли, а Аля так и продолжала стоять в прихожей,обессиленно прислонившись к стене. Зачем он ходил к Дине? О чем ее спрашивал?Что вообще они подумали о девочке? Спасибо, что со свечой не вышла, но вела онасебя… Кошмар! И альбом семейный смотрел. Зачем? Что он в нем искал? Смотрел,листал, но ей, Элеоноре, ни одного вопроса не задал. Странно. И страшно. Нупочему, почему так все коряво в ее жизни? Ей пятьдесят шесть лет, она ужестаруха, жизнь прожита, за бортом остались двое мужей, к которым она испытываеттеплые, дружеские чувства, которые были хорошими, порядочными мужчинами, нокоторых она по-настоящему не любила, она надеялась, что сможет, но не смогла…

Сына вырастила, он хорошо устроен, живет в Питере, у негосвой бизнес, семья, друзья, и мать ему уже не нужна. Это нормально. Это дажехорошо, что Аля ему не нужна, потому что мужчина, который в двадцать пять летнуждается в матери и цепляется за ее юбку, это как-то… неправильно, однимсловом.

Она собралась было с силами, чтобы оторвать себя от стены иподойти к зеркалу. Собственно, именно это она и собиралась сделать с тогосамого момента, как закрыла дверь за посетителями, и именно на это у нее и нехватало мужества. Но прямо над головой тренькнул дверной звонок. Аля открыласразу, машинально, даже в глазок не глянула, хотя обычно смотрела.

- Здравствуй, Элла, - сказал он.

- Здравствуй, Наджар, - ответила она. - Значит, этовсе-таки ты?

Она назвала его на восточный манер, смягчая дифтонг «дж» допочти звонкого «ч», отчего следующий звук «а» был больше похож на «я», онахотела показать, что помнит все, каждое его слово, каждую минуту, проведеннуювместе. На самом деле она помнила те часы не поминутно - посекундно. Много чегоона забыла из того, что происходило в ее жизни потом, и спустя десять лет, идвадцать, даже события прошлого года помнились не вполне отчетливо, спровалами. Но те часы она не забывала никогда.