Потом, прижавшись губами к моему истерзанному телу, онслизал струившуюся ручьями кровь и заговорил уже спокойнее:

— Но ты же видишь, Любен, что я еще не готов и долженпродолжать до тех пор, пока плоть моя не отвердеет, а когда она отвердеет-, ябуду пороть эту шлюху, пока не кончу. Вот такой у нас план. Но наша сучкамолода, и она выдержит.

Ужасная церемония возобновилась, но с некоторымиизменениями: Любен перестал ласкать хозяина и, взявши в руки хлыст из воловьейкожи, атаковал герцога, который, не оставляя меня в покое, получил множествоударов, не менее сильных, чем те, что обрушивались на меня. Я была вся в крови,она густо стекала по моим бедрам и растекалась темно-красной лужицей у меня подногами, заливая помост; пронзенная множеством колючек, исхлестанная прутьями, яуже не знала, в какой части моего тела боль была сильнее. Наконец, палач,утомившись от истязаний и изнемогая от вожделения, опустился на кушетку иприказал развязать меня. В полубессознательном состоянии, пошатываясь, яприблизилась к нему.

— Теперь ласкай меня, — сказал он и бросилсяцеловать следы своей жестокости. — Хотя подожди: ласкай лучше Любека, мнедаже приятнее видеть, как кончает он, чем делать это самому.

Но предупреждаю: хоть ты и очаровательна, однако вряд лисможешь довести его до этого.

Любен немедленно приступил к делу. Гирлянда все еще терзаламеня, вызывая жгучую боль, и негодяй все сильнее прижимал ее к моему телу помере того, как я его возбуждала; он расположился таким образом, чтобы его семя,выжатое моей умелой рукой, было сброшено на лицо хозяина, который тем временем,не переставая вонзать шипы в мою кожу и щипать мои ягодицы, преспокойноудовлетворял сам себя. Наступила кульминация: сперма лакея забрызгала лицо герцога,но его собственная все еще оставалась у него в чреслах, припасенная дляпоследней, еще более сладострастной сцены, которую я опишу в подробностях.

— Убирайся отсюда, — приказал он мне сразу послетого, как Любен выпустил пар. — Мне надо развлечься с самой молоденькой, апотом я опять позову тебя.

В соседней комнате я нашла двух других девушек, которыепрошли экзекуцию прежде меня, но — Боже ты мой! — в каком они находилисьсостоянии! Они выглядели еще плачевнее, чем я: достаточно было взглянуть на ихтела — прелестные, юные, нежные, — чтобы содрогнуться от ужаса. Бедняжкитихо плакали, горько сожалея, что согласились на такое предложение, а я ощущаланечто, похожее на гордость за свою стойкость и выдержку, и думала только оматериальном вознаграждении за пережитые мучения. Оглядевшись, я увиделанезаметную, неплотно прикрытую дверь спальни герцога и тихонько, крадучись,проскользнула туда. В глаза мне сразу бросились три вещи: пухлый, очевидноначиненный золотом кошелек, великолепный бриллиант и очень изящные часики. Ябыстро открыла окно и увидела внизу напротив невысокое строение, примыкавшее кстене рядом с воротами, через которые мы приехали сюда. С быстротой молнии ясдернула с ноги чулок, завернула в него все три предмета и бросила сверток вкусты, растущие в углу между стеной и пристройкой. Он приземлился в самую гущулистьев и скрылся из виду. После этого я вернулась к подругам. Как раз в этотмомент за нами пришел Любен, чтобы достойно увенчать церемониюжертвоприношения, верховный жрец требовал к себе все четыре жертвы сразу. Самаяюная из нас уже прошла через муки, и ее ягодицы выглядели ничуть не лучше, чему нас, а все ее тело, с головы до ног, сочилось кровью. Постамент был убран,Любен заставил всех четверых лечь на пол в середине комнаты; он быстро и умелоразложил нас вплотную друг к другу, так что восемь наших круглых, хотя иизрядно истерзанных холмиков, надо полагать, представляли собой волнующеезрелище.

Подошел герцог, и Любен начал ласкать ему член левой рукой,а правой поливать горячее масло на наши ягодицы. К нашему счастью, оргазмхозяина наступил быстро.

— Жги их, испепеляй, поджаривай их! — кричал егосветлость, сбрасывая свою сперму, которая смешивалась с раскаленной жидкостью,превращающей наши тела в копченый окорок. — Жги этих похотливых самок, якончаю!

Из этой мясорубки мы вышли в таком удручающем состоянии, чтоего лучше всего описал бы хирург, который в поте лица трудился десять дней,чтобы стереть печать, оставленную герцогом на наших телах. К счастью, на моиягодицы попало всего лишь несколько капель кипящего масла, так что я доставилалекарю гораздо меньше хлопот, чем остальные из нашего квартета, а самую юнуюмучители отделали так, будто она побывала в ванне с кипящей смолой.

Несмотря на раны, которые вызывали невыносимую боль, ясохранила самообладание и, когда мы вышли из дома, улучила момент, нырнула вкусты, схватила сверток и незаметно сунула его под юбки; таким образом,страдания мои оказались вознаграждены, и я могла поздравить себя с успехом.Встретившись с Дювержье, я сурово попеняла ей за то, что она подвергла менястоль опасному испытанию; какое право имела она поступать так, гневно спросилая, если знала, что я больше не собираюсь жертвовать собой ради ее блага.Вернувшись домой, я сразу легла в постель и приказала передать Нуарсею, чтонездорова и хочу, чтобы несколько дней меня не тревожили. Он ни капельки не былвлюблен в меня, как, впрочем, ни в кого другого, еще меньше он был расположентратить время на то, чтобы утешать и выхаживать больную, и, лишний разподтверждая свое великолепное философское безразличие, Нуарсей так ни разу и неподошел к моей постели; зато его жена, более мягкая по натуре и болеедипломатичная, дважды навестила меня, правда, воздержавшись от слез утешения.На десятый день я почувствовала себя совсем хорошо и выглядела лучше, чемпрежде. В тот день я проверила свою добычу — в кошельке было триста луидоров,бриллиант стоил минимум пятьдесят тысяч франков, а часы — тысячу. Теперь,вместе с прежними накоплениями, я была обладательницей приличного состояния,которое могло приносить мне двенадцать тысяч в год, и я решила, что с такимприданым пора действовать самостоятельно, а не оставаться игрушкой в чужихжадных руках.

Прошел год. За это время я кое-что предприняласамостоятельно, и весь доход от своих амурных приключений полностью оставиласебе. К сожалению, однако, ни одно из них не дало мне возможности проявить своиспособности к воровству, а в остальном я по-прежнему оставалась верной ученицейНуарсея, мишенью его похотливости и заклятым врагом его жены. Хотя нашиотношения отличались взаимным безразличием, Нуарсей, никого никогда нелюбивший, питал глубокое уважение к моему уму и продолжал оказывать мне лестныезнаки внимания; все мои желания исполнялись незамедлительно, и, кроме того, мневыделили на карманные расходы двадцать четыре тысячи франков в год, к этомунадо прибавить двенадцать тысяч ливров ежегодной ренты, и вы согласитесь, чтодела мои шли совсем недурно. Мужчины меня интересовали мало, и интимнейшие своижелания я удовлетворяла с двумя очаровательными женщинами, с которыми частовстречалась и предавалась самым изысканным и экстравагантным наслаждениям.

Однажды одна из моих наперсниц, которая особенно мненравилась, сказала, что некий молодой человек, ее кровный родственник, оказалсяв большой беде и что мне достаточно замолвить слово перед своим любовником, итот, благодаря своей близкой дружбе с министром, может одним махом решить этодело. Она добавила, что если я соглашусь, несчастный юноша сам придет ко мне ивсе расскажет. Что-то дрогнуло в моем сердце, возможно, это было желаниесделать хоть кого-то счастливым — фатальное желание, за которое Природа, небросившая в мое сердце ни одного семени добродетели, должна была покарать меняна месте, — и я согласилась. Вскоре юноша пришел, и — о, Боже! —каково было мое изумление, когда я увидела перед собой Любена. Я с трудомскрыла свое беспокойство, а он уверил меня в том, что бросил службу у герцога,рассказал какую-то дикую и в высшей степени запутанную историю, и я обещала сделатьдля него все, что смогу. Предатель ушел, очень довольный, как он сказал, тем,что наконец-то, после долгих поисков, нашел меня. Несколько дней о нем ничегоне было слышно, и все это время я ощущала какое-то смутное волнение и дажерастущее недоверие к протеже моей альковной подруги, которая, как позжеоказалось, заманила меня в ловушку, хотя я так и не узнала, намеренно она этосделала или нет. В таком состоянии я пребывала, когда однажды вечером на путидомой из театра «Комеди Итальен» мою карету остановили шестеро мужчин,направили на сопровождающих слуг пистолеты, заставили меня выйти и втолкнули встоявший в стороне фиакр, крикнув кучеру: «В „Опиталь“!»[62]