«О, Господи, — подумала я, — неужели это конец?»

Однако, собрав все свое мужество, обратилась к похитителям:

— Вы не ошиблись, господа?

— Прошу прощения, мадемуазель, если мы ошиблись, —ответил один из негодяев, в ком я тотчас признала самого Любека. — Дело втом, что мы, по всей вероятности, действительно ошиблись, и даже очень, потомучто вас надо везти прямиком на виселицу, но до официального расследования васпоместят в «Опиталь», потому что из уважения к господину де Нуарсею полиция нехочет сразу воздать вам по заслугам, однако мы надеемся, что отсрочка будетнедолгой.

— Ну что ж, — с угрозой ответила я, —посмотрим. Но берегитесь, мой юный друг, берегитесь, как бы тем, ктосамонадеянно посмел напасть на меня сегодня, завтра не пришлось горькораскаиваться в своей наглости.

Меня бросили в маленькую грязную камеру, где я провела вполном одиночестве тридцать шесть часов, слыша за стеной только шагитюремщиков.

Возможно, вам будет интересно знать, друзья мои, о чем ядумала во время заточения. Буду с вами откровенна и опишу свои мысли как можноподробнее и точнее.

Во-первых, и в несчастье я сохранила то же хладнокровие,которым отличалась в счастливые дни; во-вторых, я не чувствовала никакогораскаяния — только холодную злость на самое себя за то, что поддалась минутнойслабости и тут же оказалась в дерьме; в-третьих, я чувствовала решимость,глубокую решимость никогда впредь не допускать добродетель в свое сердце. Бытьможет, я была немного опечалена тем, что полоса удач так внезапно — но,конечно, временно! — прервалась, однако в моем сердце не было ни каплисожаления, ни грамма раскаяния, ни тени намерения начать жизнь с чистого листа,если только удастся выбраться отсюда, и ни малейшего желания обратиться крелигии на случай, если придется умереть. Вот что я чувствовала в эти двакошмарных дня, говорю вам истинную правду. Признаюсь, однако, что беспокойствоза свою жизнь и свободу все-таки оставалось, хотя разве в далеком прошлом,когда поведение мое было безупречно, я была свободнее? Итак, было беспокойство,но теперь это уже старая история! Теперь же я бесповоротно выбрала зло иотвергаю все эти мелочные волнения и предпочитаю отдаваться пороку, нежели бытьтихой, глупой и забитой телкой, напичканной невинностью, которую я так презираю.Преступления! Эти жалящие змеи доставляют мне радость, их острые зубки вливаютв меня яд, который вызывает во мне божественнейшее безумие, и я растворяюсь внем без остатка, дрожа как в лихорадке от исступления; таким душам, как моя,нужна постоянная встряска у них стойкий иммунитет к добродетели, более того —они питают к ней отвращение, которое невозможно передать словами; поэтому тем,кто хочет жить по-настоящему, настоящими мощными чувствами, необходим подобныйсводящий с ума напиток… Ах, эти чудные мгновения разврата — без них жизнь дляменя немыслима! Дайте только волю, дайте возможность творить зло, и вы увидите,с каким вдохновением я буду это делать!

Вот такие мысли переполняли мой мозг, и кто лучше вас пойметмою исповедь, милые друзья?

— Нуарсей! — радостно вскричала я, увидеввходящего в камеру своего любовника. — Какой добрый ветер занес вас сюда?Неужели после всего, что я сделала, вы еще интересуетесь мной?

Он внимательно посмотрел на меня, потом, когда нас оставилинаедине, заговорил:

— Мне не в чем упрекнуть тебя, Жюльетта, у нас с тобойодинаковый образ жизни, и это устраняет всякие недомолвки и исключает упреки.Ты всегда была свободна, и любовь не играет никакой роли в наших отношениях.Единственным связующим звеном было доверие. Каково бы ни было сходство междунашими взглядами, ты сочла нужным отказать мне в этом доверии. В конце концов,здесь нет ничего предосудительного, ничего неприемлемого. Но неестественно инедопустимо то, что ты будешь наказана за какую-то мелочь, за которую тебяарестовали. Знаешь, дитя мое, я восхищен твоим умом, и тебе это известно давно,так вот: пока прихоти и замыслы твоего интеллекта совпадают с моими, я всегдабуду принимать их и активно помогать тебе в их реализации. Поэтому не думай,будто я собираюсь освободить тебя из сочувствия или жалости: ты меня знаешьдостаточно, чтобы понять, что я не подвержен ни одной из этих слабостей. Япоступаю так только в силу своего эгоизма, я клянусь, тебе, что если бы мойчлен стал хоть на йоту тверже при мысли о том, что тебя повесят, чем при мыслио твоем освобождении, тогда, черт меня побери, я бы ни секунды не колебался. Номне нравится твое общество, и я бы его лишился, если бы тебя повесили; конечно,ты заслужила петлю, она давно плачет по тебе, и именно поэтому я тебя уважаю, имое уважение было бы еще большим, если бы ты заслуживала колесования… А теперьпойдем со мной — ты свободна. Только никаких благодарностей, прошу тебя — я этоненавижу.

Увидев, что, расчувствовавшись несмотря на егопредупреждение, я готова рассыпаться в благодарностях, Нуарсей отступил на шаги обратился ко мне со следующими словами:

— Раз уж ты настаиваешь, Жюльетта, — сказал он, иглаза его сверкали при этом, — ты не выйдешь отсюда до тех пор, пока я недокажу тебе крайнюю абсурдность чувств, которые, вопреки твоему разуму, готовывползти в твое неопытное сердце.

Он заставил меня сесть, сам опустился на стул напротив меняи стал развивать свою мысль.

— Ты также знаешь, милая моя девочка, что я не упускаюни одной возможности закалить твое сердце или просветить твой ум, поэтомупозволь объяснить тебе, что такое благодарность.

Так вот, Жюльетта, благодарность — это слово, которымобозначают чувство, возникающее в ответ на какое-нибудь благодеяние, а теперьобратимся к мотивам человека, оказывающего нам это благодеяние. В чьихинтересах он действует: в своих собственных или в наших? Если в своих, тогда тысогласишься, что ты ничем ему не обязана, если в наших, тогда власть, которуютем самым он приобретает над нами, не только не вызывает благодарности, нонаверняка возбуждает нашу ревность или гнев, ибо намеренно доброе деяние всегдабольше ранит нашу гордость. Но в чем состоит его цель, когда он делает нассвоим должником? Скажем, намерения собаки предельно ясны. Точно так же человек,обязывающий других или отдающий из своего кармана сотню луидоров ближнему,который попал в беду, действует в сущности не ради блага бедняги, и еслипокопаться в его сердце, ты найдешь в нем только тщеславие и собственную выгодув обоих случаях: во-первых, давая деньги бедному, он получает моральноеудовольствие, которое превосходит удовольствие от того, что деньги этиостанутся при нем, а во-вторых, его благородный поступок заслужит ему хорошуюрепутацию, короче, в любом случае я не вижу здесь ничего иного, кроме явного игнусного своекорыстия и себялюбия. Попробуй объяснить мне, чем я обязанчеловеку, который заботится лишь о своих интересах. Давай, пошевели мозгами идокажи, что этот так называемый благодетель думает исключительно о том, кого онделает таким образом своим должником, что никому он не хвастает о своемпоступке, что не извлекает никакого удовольствия от своего подарка, а напротив— ему было даже неловко давать эти деньги, — одним словом, докажи, что егопоступок совершенно бескорыстен и что в нем или за ним нет ни грамма корысти. Ив ответ я скажу тебе так: во-первых, это невозможно, и потом, внимательноприсмотревшись к деянию добродетеля, мы неизбежно обнаружим, что за ним стоитпусть мимолетное, пусть хорошо замаскированное, но все-таки наслаждение,которое снижает его ценность и заставляет сомневаться в его чистоте; но дажеесли допустить абсолютное, ничем не запятнанное бескорыстие, тебе необязательно рассыпаться перед ним в благодарностях, так как своим поступком илиловким жестом этот человек ставит себя в выгодное положение, а тебя — вневыгодное, и в лучшем случае покушается на твою гордость; его поступок хоть вчем-то, но оскорбляет тебя, так что ты должна быть не признательна ему, анаоборот, затаить на него обиду за такое непростительное оскорбление.Следовательно, благодетель — и неважно, как много он для тебя сделал — неприобретает никаких прав, а лишь твою незатухающую вражду; разумеется, тыполучишь выгоду от его услуги, но взамен будешь ненавидеть того, кто оказал ее;его существование будет тяготить тебя, и ты будешь даже краснеть, встречаясь сним. Если ты получишь известие о его кончине, эта дата запечатлеется в твоеммозгу как праздник: ты словно освободишься от преследования, от давления, иисчезновение человека, в чьи глаза ты не могла смотреть без чувства стыда,станет для тебя предвкушением радости. А если душа твоя поистине независима,свободна и горда, ты, может быть, пойдешь еще дальше, может, даже перестанешьчувствовать обязательства по отношению к себе самой… Я уверен, что ты сможешь,что обязательно дойдешь до убийства того, чье существование для тебя невыносимо— в самом деле, разве у тебя есть другой выход? И ты погасишь свечучеловеческой жизни с такой легкостью, будто отшвыриваешь со своей дорогикамень. Это значит, что оказанная тебе услуга, вместо того, чтобы пробудитьтеплые чувства к благодетелю, разбудит в тебе самую неукротимую ненависть.Подумай хорошенько над моими словами, Жюльетта, и суди сама, как смешно и какопасно быть добрым по отношению к своим близким. А потом поразмысли над моиманализом чувства благодарности, дорогая, и ты увидишь, нужно ли мне от тебяподобное чувство, и поймешь, что мне ни капельки не хочется оказаться внезавидном положении человека, оказавшего тебе услугу. Повторяю: выручая тебяиз этой клетки, я делаю это не ради твоих прекрасных глаз, а единственно радисвоего интереса. Поэтому давай закончим этот разговор и пойдем отсюда.