Тем временем в работе над новым альбомом Blondie все не так удачно выправлялось. Была одна проблема: я находилась в мужском коллективе. Я не специально так подстраивала. На нью-йоркской сцене было мало женщин – как и вообще во всей музыкальной индустрии семидесятых. Если девушка становилась ведущей вокалисткой в исключительно мужской рок-группе, случай считался нестандартным. Но я хотела творить музыку, и мне было глубоко наплевать, если для этого необходимо было собрать мужскую группу. Мои нежные отношения с Крисом определенно помогали мне существовать в этом облаке тестостерона. Крис – настоящий мужчина, но не тиран и не пытается вечно все контролировать. Он дипломатичный и умный. А вот у Джимми непростой характер, он настоящий бруклинский мачо и в отношении женщин, мягко говоря, не сдержан.

Наш менеджер Аллен пришел на репетицию, когда Джимми, по обыкновению, вел себя грубо, и был в ярости от подобного неуважения. Джимми часто, когда говорил со мной, не отрывал глаз от моей груди. Ау! Естественно, это бесит и унижает, хотя мой внутренний панк-извращенец иногда чувствовал себя польщенным. «Эй, я знаю, что ты делаешь, ты пялишься на мою грудь и не можешь смотреть мне в глаза». Может, это вышло из моды, но как женщине мне приятно осознавать, что я обладаю подобной притягательностью. Так что, как правило, мне удавалось направить это гендерное неуважение в нужное мне русло, чтобы оно работало на меня, а не против.

Игра полов редко бывает простой; это сложный, изменчивый танец. То мы первобытные, то цивилизованные, то где-то посередине. Иногда я расстраивалась, когда выносила в группе свои идеи на обсуждение и они отвергались. Сексизм? Иногда – конечно, но, я думаю, чаще это было следствие наших демократичных порядков. Все решает большинство. Поэтому иногда я выигрывала, иногда проигрывала, и мне приходилось с этим мириться. Вполне справедливо. А может быть – просто может быть, – некоторые мои идеи были ни о чем.

Это я придумала название для нашего нового альбома, The Curse of Blondie, чтобы с долей юмора воздать должное отличным старым черно-белым малобюджетным фильмам и иронично пройтись по тому, что мне пришлось пережить. Мы планировали выпустить его в 2001-м, но столкнулись со всеми возможными трудностями, и работа над ним заняла на два года больше. И да: 2001 год был паршивым. В апреле от рака умер Джоуи Рамон – ужасное потрясение. Джоуи я любила. Не в интимном смысле, а как певца и друга. Это был замечательнейший, добродушнейший человек. Я помню, как на заре своего существования журнал Punk выпустил комикс, в котором у меня с Джоуи была несчастливая любовь. Наши родители были против наших отношений, а потом Джоуи похитили инопланетяне или что-то вроде того. Роберта Бэйли, проверяльщица билетов и самопровозглашенный фотограф в CBGB, сделала нашу постановочную фотографию в постели. Было так весело.

А потом – 11 сентября. Я была в своей спальне, в Нью-Йорке, и мне позвонила моя подруга Керри. Она спросила: «Ты смотрела телевизор?» Нет. Я выглянула в окно: у меня из квартиры открывался отличный вид на башни-близнецы. От одного из зданий шел дым. Я включила телевизор и стала смотреть прямой репортаж.

Я видела происходящее сразу и по телевизору, и в окне, и от этой синхронности было жутко. Сюрреалистичное ощущение: не осознаёшь до конца, на что смотришь. Это постановка, прямой репортаж или реальность? После 11 сентября многие мои знакомые перепугались и хотели немедленно уехать из Нью-Йорка. Они обсуждали, как запасутся консервами и будут жить в подвале, потому что мы все под прицелом. Я так не думала и не испытывала подобного страха, но определенно была в шоковом состоянии. Я на самом деле скорбела. За две недели после атаки на башни-близнецы я прошла через весь спектр эмоций: шок, сильная печаль, сильная злость и сильная ностальгия по ушедшим дням. Вскоре после этого я написала стихотворение.

Когда я проходила через этот период скорби, я говорила себе: «Как жаль, что нельзя снова попасть в семидесятые». Я по-прежнему хотела вернуться в те ранние годы, каждый раз приходя к неизбежному заключению, что больше никогда не будет так, как раньше.

Крис и Барбара съехали с квартиры на Гринвич-стрит и поселились к северу от нее. Они жили всего в двенадцати домах от башен; спустя несколько месяцев в том районе все еще пахло гарью. Когда я узнала, что они подумывают о переезде, меня это ошеломило, хотя такое желание было вполне естественным. Барбара очень хотела уехать подальше от центра и растить детей в более тихой и мирной обстановке. Это было разумно – а Вудсток стал отличным вариантом.

2001-й. На вечеринке Click + Drag 2.0… Нью-Йорк вот-вот изменится бесповоротно

Когда они уехали, я была убита горем. Мысль о таком расстоянии между нами, о таком отдалении… Однако в каком-то смысле для меня это стало просветлением. Потому что их отъезд позволил мне заглянуть глубоко внутрь себя и увидеть то, чего я не замечала раньше. Я ехала на велосипеде вдоль Гудзона, когда меня захлестнула нестерпимая печаль. Но на этот раз вместе с грустью пришло озарение. Я «увидела» свою печаль, и она заговорила со мной: мое горе было горем брошенного ребенка. Покинутость – вот самая живучая боль, которая всегда грызет меня изнутри и ждет подходящего момента, чтобы поглотить. С этим озарением что-то во мне наконец изменилось. Я ощутила новую ясность, принятие, признание и своего рода освобождение. Этот миг со мной навечно.

Свидетельство любви