— Тихо, не кричи!.. Что я им скажу?

— Что они не имели права! Я ни разу в жизни не…

— Если я им скажу, — тихо ответил он, — они не выпустят нас. Самолет задержался из-за нас. Ты хочешь, чтобы нас тут бросили?

Она кивала понимающе, но обижалась, что он не заступился за нее из страха быть наказанным.

В самолете, со злой дрожью, она опять сказала:

— Они меня раздели, понимаешь? Совсем, полностью раздели! Так они меня еще и трогали! Меня сейчас стошнит! Ты мог бы им сказать?..

— Нет, не мог бы. Они в лучшем положении, ты не знаешь? Они бы нас арестовали!

— А если бы меня изнасиловали — что, тоже ничего бы не сказал? — спросила она, потеряв терпение, но это было столь жестоко с ее стороны, что ей самой стало стыдно.

И то, что нынче он рассказывал об этом, как о факте а-ля «посмотрите, какой там ужас», — ее это злило, раздражало так, что хотелось закричать. А Митя не понимал ее неприятного чувства и пожимал плечами.

В августе снова заговорили о войне.

Началось все с известной газеты, опубликовавшей статью с содержанием: «…Правительству Ч. стоит задуматься над тем, чтобы либо принять, либо отклонить в определенных кругах получивший распространение проект превращения Ч. в однородное государство путем отделения от нее Области, в которой проживает, стоит напомнить, чуждое Ч. национальное меньшинство, желающее слиться с нацией, к которой оно принадлежит по расовому признаку. Стоит заметить, что преимущества Ч. в данном случае могут оказаться серьезнее, нежели недостатки…». Обсуждалась статья так, будто за ней стоял не конкретный автор, а европейское правительство.

— Ну и что? — сказала Катя, услышав рассказ об этом от мужа.

— Ну, как тебе сказать… — о ней не думая, ответил Митя.

Она с тоской на него смотрела.

— Они не станут воевать из-за какой-то Области, — небрежно заметила она потом. — Их армия, знаешь, не готова. Это все говорят. Это Мария говорит…

— А ты знаешь, что она пишет тебе правду?

— Конечно. Это же Мария!

— Кто ей сказал? Ее любовник?

— Ну и что? — ответила она.

— Да ничего. Может, они нас обманывают. Дурят! И у них не десять дивизий на границе, а целых пятьдесят уже.

— Такого не бывает! Где они возьмут их? Из воздуха, что ли? Они пока колдовать не научились, я надеюсь.

— Но ты считаешь, что я прав…

— Ничего я не считаю, — ответила она нетерпеливо. — Неважно, что я думаю. Мы все, как полоумные, повторяем: «Война, война, она начинается, война, война, о боже мой!». А лучше не паниковать. Тебе что, легче станет от того, что ты у себя все стены испишешь этим словом?

Но в сентябре он ей принес противогаз и попросил надеть.

— Зачем? — поинтересовалась Катя.

— Хочу узнать, красива ли ты в нем. Убери-ка волосы!

От смеха она едва не задохнулась. Впервые в жизни увидев измененное свое «лицо» в ближайшем зеркале, она изобразила истерику с причитаниями и быстрыми слезами юмора. Митя на нее глядел, как на полусумасшедшую, не понимая просто, как можно насмехаться над этой ситуацией.

— В нем нужно читать стихи на утреннике, — сказала Катя. — Я его себе оставлю, ты не против?

— Носи его с собой, хорошо? Ты часто выходишь?

— Митя, ты правда считаешь, что меня можно заставить надеть противогаз на улице? — веселясь, спросила она.

— Это не смешно! Как это… глупо! Глупо, Катишь! Ты…

Чтобы вызвать в ней раскаяние, он ушел в другую комнату и сел за столик с шахматами. Зная, что он злится, Катя все равно пришла, заняла кресло напротив и, взявшись переставлять фигуры, заметила:

— Ты первым стал смеяться, а виновата я?..

— Хорошо, Катишь, — устало сказал Митя.

— Я знаю, тебе страшно, но я в этом не виновата.

— Да… прости, тяжелый… ох, непросто все, и я… прости, Катишь.

— Хочешь чаю? — с сожалением спросила Катя.

— Горячий? Нет…

— У меня есть остывший, целая чашка. Я сейчас, я принесу…

Возвратившись с чаем, она уверенно сказала:

— Как скажешь, Митя. Я буду носить противогаз с собой… я не безответственная! Напрасно я хотела тебя развеселить.

— Ты… успокоишь меня этим.

— Что стряслось-то?

Он рассказал, как был на радио, спрашивал разрешение передавать, но его прогнали, аргументировав тем, что нынче выступает президент. Сразу он решил не уходить, в столовой задержался с коллегами из В. и слушал с ними обращение: «…Я уверен, что не понадобится ничего, кроме моральной силы, доброй воли и взаимного доверия. Если мы сможем мирным путем решить наши национальные проблемы, наша страна обязательно станет одной из самых замечательных, наилучшим образом управляемых, одной из самых богатых и справедливых стран мира. Я говорю это вам не из страха перед будущим — нет, я никогда в жизни ничего не боялся. Я был всегда оптимистом, и мой оптимизм сегодня силен как никогда. Давайте сохранять спокойствие, давайте будем оптимистами и не забудем, что вера и добрая воля способны сдвигать горы…». Митя столкнулся с ним в фойе — слабым, утомленным человеком; не узнав его, хотя встречал в Доме радиовещания, президент толкнул его плечом и, не извинившись, побежал за своим секретарем. Вслед ему Митя закричал, что речь у него вышла совершенно беспомощная.

— Рита мне сказала, что в парке копают траншеи, — тихо сказала Катя.

— В нашем?

— Да. И в центре… Это должно иметь какое-то объяснение.

— Я не знаю, что тебе сказать, Катишь.

Поиграв в молчании с полчаса, Митя у нее спросил:

— Ты сможешь поработать со мной 12-го? Нам нужен переводчик.

— Конечно. Что от меня требуется?

— Как обычно. У вас партийный съезд по расписанию, а у нас все с посредственными знаниями и как я, необразованные. Сможешь нам помочь?

Как ни покоробило ее это «у вас», им естественно произнесенное, она из чувства долга согласилась.

— Сколько я просила не болтать… — обронила Катя уже позже, собираясь спать.

— Но что? Как можно оскорбляться из-за правды?..

12-го сентября с самого утра лил дождь, что помешало митингам. С Митей Катя вышла из дома ближе к вечеру — их обещали на машине довезти его друзья. Обещанную речь они прослушали на незнакомой квартире, за случайным ужином, без алкоголя, даже без воды — отчего-то в тот день парализовало водоснабжение. Хозяин бил радиоприемник сверху, чтобы тот не отплевывался на них помехами. Катя наговаривала по-русски Мите, а тот за нею повторял для остальных.

— Да перестаньте! — возмутилась она громко. — Из-за вас он больше барахлит!

Добавить было нечего: свободу угнетенному народу; право представителям его на самоопределение; национальное меньшинство должно возвратиться к своим