В паузе, посматривая на показавшие семь стрелки, она сказала:

— Я не хочу никого оправдывать, нет, я их не люблю и…

— И что? — откликнулся Митя.

— Я вовсе их не оправдываю! — воскликнула она. — Но… я знаю, что их соотечественников… ну… этих людей из Области… их унижают, им… некоторым… запрещают говорить на их языке, их детей переучивают, насильно. Я не знаю, так ли это, но… многие говорят об этом. Разве они не имеют права быть недовольными? Конечно, эти люди, если они в Ч. подвергаются унижениям из-за своей национальности… они хотят воссоединиться со своей нацией. Можем ли мы их осуждать? Я не знаю…

— Что она говорит? — спросили у Мити.

Он, недовольный, перевел ее слова.

— Я не хочу никого оправдывать, — повторила Катя. — Но разве они действительно не имеют права на самоопределение? Что, они не могут требовать к себе человеческого отношения? Конечно, если все так, если им плохо… Воевать из-за этого глупо, невозможно!

— Она их понимает, ясно? — громко сказал кто-то, кому Митя переводил ее слова. — Она — ИХ, не понятно? У нее нет акцента, она выросла с этими психами, она их защищает, как себя! Если она с «Единой Империей», то что она делает тут? Их шпионка, что ли? Ехала бы к ним, если сильно их любит!

Понимавший, что он говорит, Митя покраснел за нее. Ему сделалось стыдно за нее — он сказал это потом, когда они оставили этих уставших людей, вышли от них и пошли по улице в сторону своей гостиницы.

Им обоим было холодно из-за дождя, что с самого утра не прекращался, стекал с зонта на тротуар, попадал на размокшие туфли, на плащи и тулья шляп. Темнота была страшна — нынче боялись самолетов. Слушавшая радио с шести часов столица застыла пустынными, неубранными улицами.

Из ближайшего телефонного автомата Митя захотел позвонить в К. и Р. и узнать обстановку в них; и, пока оператор связывал его, он сказал нырнувшей в тесную кабинку Кате:

— Знаешь, Катишь, при всей моей любви к тебе… сегодня мне было невыносимо стыдно за тебя. Я не думал, что мне придется так за тебя краснеть, как это было час назад.

Отстранив мокрый зонт от своего плеча, она ответила:

— Ой, ну подумаешь! Я не просила переводить мои слова! Кто тебя просил? Сам и начал первым!

— Дело не в том, что я перевел им это. Я не понимаю, как ты могла сказать об этом! Ты оправдала их, ты понимаешь?

— Ничего я не оправдывала, нет! Я сказала… я сказала то, что… что я почувствовала. Неужели мы начнем опять воевать… из-за какого-то клочка земли? Из-за земли, на которой 95 % жителей хотят попасть в партию и империю и поэтому хотят выйти из состава Ч.? Вы собираетесь воевать — из-за них?

— В следующий раз советую подумать прежде, чем что-то говорить. Повтори это еще, когда на нас посыплется! Да, на нас могут сбросить бомбы, если ты не в курсе! Не смотри на дождь! Объявят войну — и минут через двадцать их летчики возникнут у тебя над головой! Скажи еще такое! И… да, да! — заговорил он в трубку, отворачиваясь.

Через пять минут, без трубки, он ей сообщил:

— Там беспорядки, шесть тысяч вышло в Области. Требуют референдум по «национальному признаку». До насилия, к счастью, не дошло. Довольна? Ты, как я смотрю, с ними толком не познакомилась! Несчастные, выбора им не дают!

— А почему ты говоришь со мной подобным тоном? — разозлилась она. — Мне уже и мнение высказать нельзя? Что, я не имею права на собственное мнение? Я должна полностью повторять твои мысли, чтобы тебе за меня стыдно не стало? Так или не так? Да?..

Но он, усталый, отмолчался. В злости ей хотелось закричать, замахнуться на него, но что-то ее остановило — быть может, уважение к нему. Помни, Катя, что он не может, он ни за что не поймет тебя. Он говорит, что твоя страна — оккупант. Что твоя страна развяжет войну. Помни это — и прости ему это.

В следующую ночь он взял ее с собой в «Амбассадор».

Минувшим утром в пяти районах объявили военное положение — там после рассвета начались бои: сторонники референдума (оккупации партией) выступили против местных властей, и за это их обстреляла армия. В седьмом часу вечера правительство получило от Него ультиматум со сроком до полуночи с требованием отменить военное положение и вывести из «районов боевых действий» полицию и армию. Еще до истечения срока ультиматум был отвергнут.

В «Амбассадоре» с семи часов ожидали новостей — всë журналисты и дипломаты, не сбивались, а рассеивались по углам, и молча пили и читали старые газеты. От напряжения болела голова; некто вышел за лекарством, но так и не вернулся. Казалось, это уже была война. За что же мы собираемся воевать? Зачем кому-то понадобилась эта несчастная, чужая, бесполезная территория?

В девять часов кто-то выскочил через раскрученные двери, крича дальнему знакомому:

— Да я тут сидеть не намерен! Хотите подыхать — воля ваша! Не слышали, что они бомбить умеют?

Чуть разминувшись с ним, Митя убежал к очереди — к телефону; вернулся он полчаса спустя со вспотевшим лицом и взъерошенными волосами.

— Все хорошо? — еле слышно спросил он.

— Конечно. Замечательно.

— Нужно бежать! Вы что, не поняли?.. — воскликнули слева. — Самолеты прилетят к полуночи!

— Нужно принять ультиматум! Они нас разбомбят, сбросят свои бомбы!

— Вы хотите, чтобы мы, вся цивилизованная Европа пошла… чтобы мы согласились на их условия?

— Вы хотите воевать?

— Нет, это они хотят воевать!

— Нет, вы тоже хотите воевать! Отдайте Ему этот треклятый клочок земли! Это лучше, чем миллионы убитых!

— Вы хотите?.. А если они завтра потребуют себе Австралию? Или Аляску?

— Не преувеличивайте.

— Послушайте, возможно, он прав. Послушайте! Так ли важно, чей останется эта Область? Отчасти у «Единой Империи» есть основания требовать эту Область — там проживают, как они говорят, «этнические соотечественники».

— Воевать за этнических кого-то — безумие! Я не приемлю, никто, никто из разумных людей не приемлет имперских амбиций!

— Постойте, но почему я, мои близкие, ваши близкие, вся Европа — почему мы должны воевать с Ним из-за какой-то Области, которая к нам отношения не имеет? Постойте! Потому что Европа должна выступить против войны единым фронтом? Но проблемы Ч. — это не мои проблемы. Почему нас втягивают в новый конфликт?

— Хороший вопрос: почему мы должны умирать за Ч. и Область?

— Потому что мы, цивилизованные европейцы,