Она снова разрыдалась.

«Забудь об этом, пожалуйста», — сказал я. «Все кончено. Теперь мы ничего не можем с этим поделать».

Она встала и пошла прочь. У меня было искушение последовать за ней, но вместо этого я пошел обратно в школу. Я обрадовался, когда она вовремя пришла на урок, хотя выглядела она ужасно. Впрочем, я мало что мог с этим поделать.

В тот вечер у Торбьорна Сесилия и Элизабет загнали меня в угол из-за Анни, требуя рассказать, что случилось.

«Vi gjorde slut».» («Мы расстались»).

«Oj, hon såg hemsk ut i eftermiddags»,» — сказала Элизабет. («Сегодня днем она выглядела ужасно»).

«Jag vet, men det finns ingenting att göra som kan fixa det. Det är helt kört.» («Я знаю, но с этим ничего не поделаешь. Это окончательно.»)

«Men du verkar må bra, Steve.» Cecilia said. («Но ты выглядишь нормально, Стив.»)

«Ja, det gör jag. Hon mår inte bra, det vet jag.». («Да. А вот она не очень, я это знаю»).

«Vad hände?» Elizabeth asked. («Что случилось?»)

«Det får jag inte lov att berätta. Det är väldigt privat.» («Я не могу сказать. Это очень личное»).

К счастью, они бросили тему. В тот вечер не было никаких глупостей, что плохо. Мне бы не помешало немного добродушного веселья. Я проводил Элизабет до дома и, как обычно, мы обнялись.

На следующий день Анни не было на вершине ступенек и она не сидела рядом со мной за обедом. Она выглядела очень грустной, но я не видел, что у меня есть какие-то реальные варианты. Я участвовал в создании ужасного бардака, но у меня не было никаких реальных возможностей, чтобы его устранить. И мог только надеяться, что Анни переживет это и сможет справиться с ситуацией. Больше я ничего не мог сделать.

В воскресенье я получил серьезное удовольствие от звонка Карин Андерссон по случаю ее четырнадцатого дня рождения. Она поблагодарила меня за открытку и подарок — ожерелье с брелоком в виде буквы «К», очень похожее на то, которое я подарил Биргит несколько лет назад.

Я ходил в школу, брал уроки шведского, гулял с друзьями, проводил время с Софией и катался на коньках. Через несколько дней Анни выглядела лучше, а через пару недель, казалось, уже пришла в норму. Мы не разговаривали, поэтому я не знал наверняка, но было похоже, что она смирилась с ситуацией.

Я продолжал получать письма из дома и записал на кассету еще одно длинное письмо Дженнифер и одно Стефани. С письмом Стефани мне пришлось быть осторожным, чтобы мама не перехватила его, но я записал ей довольно подробное письмо, которое отправил через Дженнифер. В том же конверте Дженнифер получила очень сексуальное письмо, в котором говорилось, что именно я собираюсь с ней сделать, когда вернусь домой.

Телефонные звонки я в основном прекратил, хотя и позвонил Стефани и Дженнифер по одному разу, просто чтобы передать привет и сообщить, что я думаю о них. С Пией я тоже разговаривал пару раз, просто короткие телефонные звонки, чтобы оставаться на связи.

[Примечание автора: С этого момента, если не указано иное, Стив говорит со шведами по-шведски, а с остальными — по-английски].

Ноябрь, 1979, Ховос/Гётеборг/Лунд/Хельсингборг, Швеция

Еще 1 ноября я переключился с бега на катание на коньках. Андерс был достаточно любезен, чтобы подбросить меня на каток в 6:15 утра, когда он уходил на работу. Я катался на коньках, принимал душ в раздевалке, а затем отправлялся в школу. Там было еще несколько человек, катающихся рано, в том числе пара хоккеистов и молодая пара, похожая на фигуристов. Я катался на скорости и не обращал внимания на всех остальных, разве что уворачивался от них при необходимости. Я сделал пару кругов задом наперед, чтобы потренироваться.

4 ноября новости пестрили сообщениями о захвате американского посольства в Тегеране. Иранская революция обернулась для Америки страшными последствиями. Внезапно два иранца в моем языковом классе стали враждебно относиться ко мне. Меня это удивило, потому что они были иммигрантами в Швецию и всего за день до этого были вполне терпимы. Что-то изменилось в мире и я ощутил это на собственном опыте.

Андерс сказал мне, что его беспокоит война между США и Ираном, но я не думал, что до этого дойдет. Уж точно не при Джимми Картере в Белом доме. Несколько лет назад я писал о нем работу по истории для мистера Диксона и пришел к выводу, что он не способен на решительные действия и реальные перемены. Последние несколько лет показали, что это действительно так. Все это не развеяло опасений Андерса.

Наступили выходные, когда я ехал в Лунд, чтобы повидаться с Петрой Йоханссон, бывшей шведской студенткой по обмену в школе Милфорд, и я сел на поезд сразу после окончания школы в пятницу. Петра встретила меня вечером на вокзале и отвезла в дом своих родителей. Мы поужинали поздно и провели вечер, общаясь в основном на шведском языке, хотя мне то и дело приходилось использовать английский и иногда просить перевести.

У Петры все было хорошо и она поддерживала связь со своей принимающей семьей в США. Я рассказал ей о своих приключениях и о предстоящем собрании YFU в Стокгольме, где мы сможем встретиться с королем Карлом Густавом и посетить церемонию вручения Нобелевской премии. Она была впечатлена и сказала, что у нее, как у шведки, никогда не было таких возможностей! Она также завидовала тому, что я смог пойти на концерт ABBA.

Выходные прошли очень весело: Петра и ее отец показывали мне Лунд, мы пили кофе в кафе и разговаривали. Мне очень понравилось ее общество и я был рад, что решил приехать. Она попросила меня приехать еще раз весной, если у меня будет время, и в воскресенье днем они отвезли меня на вокзал, чтобы вернуть домой. Было здорово съездить и просто отдохнуть, но я также с нетерпением ждал следующих выходных, когда я приеду к Пии.

В понедельник в школе Анни сказала мне «привет». Она была корректна и вела себя так, как будто между нами ничего не было. Я не думал, что мы когда-нибудь станем друзьями, но корректность — это нормально. Она не садилась рядом со мной, но сидела более или менее на своем прежнем месте по другую сторону обеденного стола.

Это улучшение было омрачено тем, что меня действительно беспокоило. За ужином в тот вечер стало ясно, что Андерс сильно пьет. Он был груб, хамоват и