— Валерий Николаевич, тут чудесная деревянная церковь в окружении ёлок, — обратилась Прасковья к отцу Варфоломею. — Мы там были вчера. Церковь шатровая с деревянной гонтовой кровлей, удивительно сочетается с силуэтом ёлок.

— Ну раз вы уже там побывали, второй раз, наверное, неинтересно, — ответил Валерий. — Да и я, грешный человек, с удовольствием провёл бы день в чисто светской обстановке.

— В таком случае тут недалеко есть приличный каток, тоже в окружении ёлок. Там выдают коньки напрокат, — предложил Иван.

— Да-да, я видел его, мне очень понравилось, — поддержал его Богдан. — Мы с Прасковьей в молодости любили кататься на коньках. В Измайлове. И на Красной площади катались — мы тогда ещё не были женаты, — он чуть улыбнулся воспоминанию. — Потом иногда приходили с детьми. Правда, я боюсь, что после длительного перерыва и на коньках-то не удержусь.

— Ничего, на коньках, как и на велосипеде, не разучиваются, — ободрил его Валерий.

— Ты каталась без меня на коньках? — украдкой спросил Богдан Прасковью, улучив момент. Та отрицательно покрутила головой. На самом деле, она не помнила, каталась или нет, но почувствовала, что именно такой ответ будет ему приятен: в катке заключена какая-то маленькая тайна их общего прошлого.

Решили отправиться на каток.

— Пешком или на машине? — спросил Иван. — Это пара километров.

— Пешком, пешком, мы ребята крепкие, — заверил Валерий.

Разбились на пары: впереди Валерий с Прасковьей, позади — Иван с Богданом. Валерию постриг пошёл явно на пользу: за прошедшие десятилетия он почти не постарел, хотя по расчётам Прасковьи ему должно быть около семидесяти. Шёл он бодрой, упругой походкой, с любопытством глядел по сторонам, развлекал Прасковью достойной беседой.

— Валерий Николаевич, Вы в отличной форме, — похвалила Прасковья. — Вероятно, тишина и воздух Мурома на Вас хорошо действуют.

Валерий рассмеялся, продемонстрировав мировой уровень муромской стоматологии.

— Тишина и воздух — да, бесспорно, но главное — я наконец нашёл свою жизненную дорогу. Это смешно звучит в мои годы, но это так. Как говорится, лучше поздно, чем никогда. Я занимаюсь тем, во что верю и что нахожу насущно нужным. В сущности, тем же, что и Вы, но с другой стороны — со стороны Церкви. Церковь крайне недостаточно занимается воспитанием народа. Буквально до последнего времени люди церкви не шли к народу, они прямо-таки боялись этого. Они не несли слово Христово в мир, хотя и должны были это делать по примеру святых апостолов. Церковь работала, да и то довольно условно, только с теми, кто туда уже пришёл. Идти к людям, в школы, по месту жительства — этого не умели. Маленький пример. Педвузы выпускают учительниц русского языка, которые не знают церковнославянского. Вообще! — он жестом пригласил Прасковью присоединиться к его негодованию. — Учительницы получают кое-какие сведения по древнерусскому языку, а церковнославянского не знают вовсе. Я спрашивал: почему? Отвечают: у нас нет соответствующих специалистов. И Церковь смотрела на такое положение вещей совершенно отстранённо. Была даже придумана теория, совершенно несостоятельная, почему этого и не надо делать. Надо, видите ли, ждать, когда человек сам уверует и придёт в церковь. Теперь мы разделили население на страты, в смысле — на слои, — поправился он, — и работаем с каждым в соответствии с его потребностями и возможностями восприятия. И, знаете, я во многом вдохновлялся Вашим примером. Кое-что прямо срисовал.

— Что же именно Вас особенно вдохновило? — удивилась Прасковья.

— В первую очередь то, что в вашем ведомстве выпущен целый ряд очень понятных и ценных методических материалов: делай так, делай так и вот так. Это потрясающе. Я слышал, что Вы лично этим занимаетесь.

— Вы хорошо осведомлены! Материалы ведь для служебного пользования, в открытом доступе их нет, хотя они и не секретны, — засмеялась Прасковья. — Это правда: я сама написала несколько методик. Я ведь из учительской семьи, мама у меня прекрасный методист. Она по семейной линии сохранила почти эзотерические по нынешнему времени знания по советской методике преподавания разных предметов — русского и литературы главным образом. Старые советские учителя, провинциальные преимущественно, прямо-таки унесли свои светильники в катакомбы. Сберегли учебники, методики. У моей мамы сохранились даже конспекты её институтских лекций и записи к семинарам по методике. Это в квартире хранить негде, а у нас есть такие замечательные хранилища, как чердак и сарай. И даже старый курятник, в котором давно нет кур. Ведь Вы не представляете, какой развал был в школе лет двадцать назад: учителя не умели учить писать, дети не умели работать с текстом — кошмар. Так что я, можно сказать, наследственный методист. Хорошо, если Вам что-то помогло из нашего опыта.

— Уверяю Вас, очень, очень многое, — Прасковье показалось, что говорит он искренне.

— Но что касается разделения на страты… слои, — поправилась она, — и работы с каждым слоем — это уж точно не мы придумали. Так работали американцы при подготовке к цветным революциям, так они делали на Украине на рубеже веков. Да, собственно, повсюду они так работают.

— Прасковья Павловна! — рассмеялся Валерий. — Вы очень критичны к себе и не позволяете приписать себе чужие заслуги.

— Чужие заслуги приписывают себе те, у кого нет своих. А давно Вы… живёте в Муроме? — спросила Прасковья, желая спросить, давно ли он монашествует.

Валерий понимающе улыбнулся.

— Да уж нынешней весной будет десять лет. И очень, очень счастлив. Мне удалось освободиться от пустых, ненужных связей, от людей, которые мне не нужны и которым я не нужен. Жаль, что этими людьми оказались в числе прочих члены моей семьи, но… увы. Надо принять действительность такой, какова она есть. Это, разумеется, моя вина, я её признаю, но это так.

— А Ваши дети Вас иногда навещают?

— Нет, никогда. У меня две взрослые дочери, есть внуки, но они мною не интересуются. Даже скорее так: активно не желают меня знать, хотя в качестве отца я ничем себя не скомпрометировал. Думаю, их мать, моя бывшая жена, повлияла на них в этом направлении. Я молюсь за них всех, но и только. В остальном полагаюсь на высшую волю.

«У всех одно и то же, — подумала Прасковья. — И почему нельзя жить без этих дрязг?».

— А Ваши близнецы чем занимаются? — с живым любопытством спросил он. — Вы в прошлый раз недорассказали, что-то нас отвлекло.

— Маша заканчивает филфак МГУ, готовится стать учительницей русского языка и литературы. Ей ещё предстоит гражданская служба, вероятно, где-нибудь в дальней деревушке будет преподавать, а может, ещё куда-то пошлют. Ей ведь надо куда потруднее: наша семья на виду. Чтоб ни у кого не