в полное распоряжение шаек, но долгий страх копиям Дона Уолхова не был свойственен, поэтому, пока влияние камрадов распространялось лишь на малый участок П‐100, по всему городу стали спешно создаваться отряды самообороны. Никакого особого названия этим отрядам так и не придумали, просуществовали они недолго – одни присоединились к камрадам, другие распались, третьи превратились во что-то партизанское, однако что произошло с ними потом, неизвестно. Предполагают, что они были втихомолку уничтожены армией Фальцетти, который не терпел вооруженных конкурентов и предпочитал любыми способами от них избавляться.

Впрочем, возможно, что и они в большинстве своем распались чуть погодя – ибо по истечении второго или третьего дня, когда нервозности поубавилось и ситуация начала худо-бедно устаканиваться, большинством горожан, не охваченных вниманием Дона или Фальцетти, стало овладевать «социальное безразличие»: ни за какое правое дело не хотели они сражаться, никаких высших целей не признавали, в том числе, как ни странно, и необходимости противоборствовать мотороле (казалось бы, что уж это-то должно было войти Дону Уолхову и всем его копиям в плоть и кровь, а вот поди ж ты!), а стремились лишь к одному – выжить и хоть как-то в этой новой жизни устроиться. Люди собирались в импровизированные семьи, с помощью моторолы или без оной определяли для себя родственные связи и благожелательность свою распространяли только на новых близких, в жизни остального мира предпочитая никакого участия по возможности не принимать. Редко (– впрочем, как редко? В той же долевой пропорции, в какой это встречается и в других человеческих сообществах, – ) доны начинали жить полными бобылями: здоровались, гуляли, читали и никого в свое одиночество близко не допускали. Как и везде в Ареале, называли их бездельниками, или гомонами. С ударением на втором слоге.

Никто не знал тогда, что это стремление, в принципе, вполне безобидное, вполне естественное и даже похвальное с точки зрения общеэволюционных процессов, хотя с точки зрения наших главных героев и несколько досадное, на самом деле объяснялось прикрытым, подсознательным желанием большинства донов убежать от невыносимой действительности. Никто не знал тогда, что спустя сорок четыре дня с момента Инсталляции это желание даст начало странному, теоретически невозможному и поэтому опутанному тайной процессу, позже известному науке как Ретурналии или, если угодно, как Измерзение Выродков – это уж если к словам Фальцетти прислушаться. То есть появлению тех самых пучеров, о которых речь впереди.

Глава 17. Мужчина мужского рода

Дон вырвался к Джосике только через неделю.

Все это время Джосика отсыпался. Оказалось, что отдых взаперти – занятие не такое уж и дурацкое; оказалось, что он очень давно в таком отдыхе крайне нуждался.

Что же до тела… Как ни странно, он очень быстро смирился со своей участью и даже находил в ней приятность. То, что впоследствии получило название «синдром временного отторжения тела» – когда дон-полицейский с ненавистью срывает с себя форму, а потом с той же ненавистью ее на себя напяливает; когда дон-женщина лихорадочно шарит у себя между ног в безумной надежде отыскать несуществующий мужской признак и лишь потом, значительно позже, старательно умащивает и наряжает новообретенное тело, – все это коснулось Джосики лишь едва.

В себе, в Доне Уолхове, он особенных изменений не чувствовал (все время вспоминал: «Как вы похожи!»), разве что без особенного неудовольствия обнаружил, что стал слезлив. Тело жены по-прежнему было ему знакомым и дорогим – он продолжал любоваться им даже после того, как прошел почти неизбежный для донов-женщин период привыкания. Он ухаживал за ним со странным чувством удовлетворенной тоски, вины, острой нежности – несмотря на запрет Дона, да и собственный запрет тоже, на третий день он вышел из дома Фальцетти в ближайший моторольный магазинчик, сделав все, чтоб никто его не узнал.

Его узнали, но не тронули и с разговорами приставать не стали. Магазинчик находился неподалеку, на углу Хуан Корф и Строн Дефт, в двух шагах от Фонарного; Джосика беспрепятственно прошел к прилавкам и набрал там одежды и парфюмерии почти на полторы тысячи сю (оплачивал крепко подружившийся с ним Дом Фальцетти). Моторола сказал ему:

– Здравствуй, Джосика!

И он без всякой задней мысли ответил:

– Здравствуй!

Прошедшие годы не слишком сказались на теле жены – разве что самую чуточку пообвисли живот и груди, но это, по его мнению, ее только красило. Технарь по натуре, он занимался своим новым телом скрупулезно и вдумчиво. Прежде чем напялить новую тряпку, открыть новый флакончик, изучал руководства по применению, а когда руководств не было – что, вообще-то, обычно для всяких дамских штучек, – ему помогал Дом. С Домом у Джосики удивительно удачные выстроились отношения: взаимная вежливость, предупредительность и симпатия. Ни у Джосики, ни у Дона никогда такого Дома и близко не было.

Женщины любили в то время – был в истории Ареала такой очень короткий промежуток – одежную массу. Тогда считалось самым шиком носить разовые композиции из массы «Легонт-У». Фальцетти был как-никак мужчина, а потому одежной массы не признавал и дома не держал. Джосика, который прекрасно помнил, что во время Инсталляции в спальне были повсюду разбросаны пакеты с массой, набрал в магазине и ее. Ему очень хотелось посмотреть, как выглядит Джосика в таком наряде. Однако, когда дошло до выращивания, дело застопорилось. Сначала масса никак не хотела выращиваться в нужную одежду, потом, после консультаций с Домом, выяснилось, что Джосика купил не ту массу – нужно было «Легонт-У», а он купил «Легонт‐4», то есть не многоцелевую массу, а какую-то очень специальную. Однако еще раз выходить из дому Джосика не решился, а ждать, пока Дом сделает заказ, не хотел – ему надо было сейчас. «Но это ничего, – сказал Дом, – все эти массы работают по одному принципу, поэтому всегда можно придумать выход – изменить массу или последовательность действий». И они колдовали над массой и тюбиками со схемами нарядов от лучших кутюрье Ареала часов пять, не меньше, пока наконец масса не утратила строптивость и не начала расти так, как того от нее хотели. В итоге получилось не совсем как у лучших кутюрье Ареала, но вообще-то не так уж и плохо – по крайней мере, дома такие наряды можно было носить, а больше никуда Джосика и не собирался.

День в массе походив, Джосика понял, что все-таки он больше мужчина, чем женщина, и вернулся к вервиеткам и любимой цветной коже, которая так прекрасна, когда от нее требуется благородный серый цвет с крохотными радужными разводами.

Случай с одежной массой