глаза вновь увидел, как призрачные детские тени шарахнулись от света, канули во тьму. И замер, силясь отдышаться.

– Шон, – донесся шепот Тамары. Повернув голову, я обнаружил, что она тоже остановилась: мы достигли другой стороны. – За мной, – скомандовала она, уже забравшись в отверстие в полу. Наверху осталась только голова, все остальное… я сказал бы «скрылось внизу», но «низ» – это там, где есть притяжение.

Эта шахта казалась еще уже предыдущей, Тамара едва-едва туда пролезла. Другого пути не было, я это понимал, но сердце заколотилось еще суматошнее – теперь не только от недостатка кислорода, но и от ужаса.

– Я не… – пролепетал я.

– Можешь, – твердо сказала Тамара, – просто следуй за мной.

* * *

Бриджит в детстве мучили ночные кошмары. Я сам испугался, когда она первый раз заорала посреди ночи. Потом это начало меня бесить: у нас с ней тогда была одна комната на двоих, и она своими воплями каждый раз безжалостно нарушала мой крепкий здоровый сон. Отвратительно, конечно, было с таким равнодушием относиться к страхам сестренки, но таким уж я был.

Примерно через неделю родители, не выдержав, записали Бриджит к психотерапевту и полностью поменяли ее ежевечерний ритуал в надежде, что кошмары отступят. А я спросил: почему она кричит, что ее так пугает?

«В комнате есть тени», – ответила Бриджит. Они двигаются и хотят причинить ей зло. Темные силуэты людей, но не высокие, как родители, а примерно с нее ростом. Они маячат в дверном проеме, прячутся за шкафом, а глубокой ночью выходят и толпятся вокруг ее неподвижного тела, словно плакальщики на похоронах.

И тогда я пообещал, что буду стеречь ее, так что никакие страшные тени и близко не подойдут. Она была слишком маленькая, чтобы не доверять, и сразу успокоилась, но этого было недостаточно. Поэтому теперь я каждый вечер перед сном отвлекал ее от тревожных мыслей: то поддразнивал, то убаюкивал. То есть делал почти как Индиго: рассказывал всякие истории и открывал разные секреты в обмен на согласие пойти спать. В общем, защищал сразу двумя способами. И постепенно ее ночные кошмары сошли на нет.

Что до меня, то я потом долгими ночами лежал без сна и глядел на тени за шкафом. И в какой-то момент уже мог поклясться: они дрожат, колеблются и тянутся к моей сестре.

* * *

«Дети» скользили мимо нас, подбираясь, как те черные тени, все ближе и ближе. Но уверенный голос Тамары помог успокоиться – я прямо почувствовал, как сердце забилось ровнее.

– Насчет имени Индиго придется тебе потерпеть, – сказала она. – Там, внизу, будет безопасно. Ты смог подняться по той лестнице, значит, сможешь и спуститься по такой же. Я пойду первой, расчищу путь, если что. Просто ставь ноги туда же, куда я, и спускайся только на одну ступеньку зараз. И не думай ни о чем, кроме следующего шага.

Индиго, бледно мерцая огнями, опустился на четвереньки в ожидании своей очереди.

– Ты, однако, умеешь уговаривать, – заметил я, стараясь думать только о следующем шаге. Дышать по-прежнему было тяжело, но больше ничего от меня не требовалось – только вдыхать достаточно кислорода, чтобы хватало сил двигаться.

– Ну, я же почти одна вырастила своих сестер, – сообщила она. И я наконец погрузился во мрак следом за ней.

Сердце тут же попыталось пуститься вскачь. Я сглотнул, сделал следующий шаг. И спросил:

– Серьезно?

– Серьезно. Отец постоянно работал, а мать… ну, не заморачивалась. Нет, она всегда была рядом, просто не умела заботиться о детях. Я сама поддерживала чистоту в доме, следила, чтобы все вовремя ходили в школу, делали домашние задания и все такое. Поэтому младшие, когда им было что-то нужно, обращались ко мне чаще, чем к маме.

– Вы идеально подходите для службы в Республиканской армии, – сказал где-то наверху Индиго. Странным таким тоном, словно поддразнивал… Нет, это у меня, наверное, что-то сделалось со слухом.

– В армии мне, помимо прочего, предложили бесплатно получить высшее образование. То есть оплатить учебу, чтобы родителям не пришлось выкладывать последние сбережения, – продолжала Тамара. – У нас-то в Терре Нова нет личных наставников.

Зато есть семьи, подумал я. Индиго категорически отмел предположение о родстве со знакомыми ему Посланниками. И прозвучало это очень одиноко.

Но начать самостоятельную жизнь, ради блага близких отказавшись от семейной поддержки, – это тоже одиночество.

– Ты не жалеешь?

– О чем? Что пошла служить? Что застряла здесь на пять лет, зная, что сестры наверняка уже меня оплакали? Нет смысла жалеть о том, что случилось, надо просто взять себя в руки и действовать. Смотри под ноги, Шон, – добавила она. И вдруг я покачнулся: перенес вес при следующем шаге, но вместо перекладины наступил на твердую дребезжащую поверхность. Чуть не потерял равновесие, но Тамара подхватила меня, удержала за бока.

Навесная лестница кончилась, я стоял на верхней площадке винтовой. Обернулся, включил фонарик. Тамара была тут как тут, стойкая, непоколебимая, как изваяние.

Какая она все-таки уравновешенная, подумал я. Как корабельные весы на грав-датчиках – безошибочно улавливающие гравитационное поле помещенного внутрь объекта сквозь всю тряску, болтанку, а то и сбоящий антиграв… Но меня не переставала поражать ее адекватность. Нет, нервное расстройство, конечно, есть – одно требование четыре раза проверять пустой коридор чего стоит! Не удивлюсь, если она и пули в пистолете регулярно пересчитывала. Но все самые здравомыслящие люди, которых я знал, были похожи на нее – вот этой способностью хладнокровно действовать, невзирая на обстоятельства.

– Подвинься, а то Индиго некуда наступить, – сказала она и потянула меня за рукав. В следующий миг спустился и Посланник, сияя бледно-голубым.

Едва встав на ступеньку, он повернулся ко мне. Поднес руку к шейному кольцу и нарочито медленно воспроизвел кнопками световой сигнал. От бледного к яркому, словно цветок раскрывался. И потом два коротких, резких – как удары сердца.

Его имя.

Закончив, он опустил руку.

– Сам цвет здесь не имеет значения, для имени можно использовать любой.

Потрясающе!

– То есть цвета только выражают форму вежливости, а сами по себе ничего не значат?

– Именно так, – кивнул он. – Синий обычно используется для нейтрально вежливых конструкций в беседе с незнакомцами. Чем ближе к красному, тем более неформальная фраза – или менее вежливая, смотря по обстоятельствам. Фиолетовый – это уважительное обращение.

– А если собеседников больше семи? – поспешил я спросить, пока Посланнику не надоело удовлетворять мое любопытство. – Как тогда…

– Вот дерьмо, – прошипела Тамара таким тоном, что я немедленно умолк и обернулся посмотреть, в чем дело.

Внизу, на каждой ступеньке, толпой стояли «дети». Еле различимые в слабеньком свете фонаря, не мигая они глядели на нас снизу вверх, живой стеной преграждая путь.

49. Чертовы детки!

– Вот дерьмо, – согласно повторил я, ибо это слово