тельце, висящее вверх тормашками. Маленькое личико покраснело от натуги.

– Мне кажется, их число растет, – сказал Индиго именно то, что я меньше всего хотел сейчас услышать.

– Будем надеяться, потом станет поменьше. – Огнеглазка попыталась скрыть тревогу за нарочито бодрым тоном, но получилось так себе. – Да, и запомните еще кое-что на случай, если они все-таки бросятся: они очень хорошо пружинят. Их тела упругие, как у маленьких детей. Знаете, как карапуз отскакивает от стены, если его в нее бросить?

Не нравилось мне, как у Тамары дрожит голос.

– И часто ты швыряла карапузов в стены?

– Шон, у меня шесть младших сестер.

– Шесть?! – разинул я рот. – Я и одну-то еле терпел! И мы с ней грызлись, как кошка с собакой, то есть…

Я умолк, до судорог стиснул челюсти. Глухая боль пронзила сердце: я забылся, и слова сами сорвались с губ. Это было как запятнать ее память, как намалевать граффити на надгробии.

– У вас есть сестра? – тихо спросил Индиго.

– Была, – ответил я. – А у вас есть братья-сестры?

– Нет, я же появился на свет из пробирки, – напомнил он.

Стоит признать, что в прошлый раз я не особо лицеприятно высказался – что есть, то есть.

– Но все же… – И тут я задумался: а знает ли он, что его ДНК – это ДНК ученых отсюда, с «Безымянного»? И что Мара Чжу не только его создательница, а в некотором смысле мать?

– Но может быть, вы знаете… ну… кого-то с таким же набором генов?

Индиго не ответил. Оно и понятно…

– А тот второй кийстромец, который был с вами, он кто? Твой кузен? – спросила Тамара.

– Бенни? Нет, мы не родственники, он мой друг.

– Понятно, – отозвалась она до того странным тоном, что я не решился переспрашивать.

– Что это? – вдруг насторожился Индиго. Я глянул туда, куда он показывал: что-то росло прямо из стены, покрытое зелеными ветвями.

Да нет, не росло. Ветви действительно были – торчали в разные стороны, вперемешку с обломками металла и пластиковыми трубами. А вот «листьями» оказались клочья ткани, которые связывали между собой все элементы конструкции, будто плот из бревен.

– Вот дрянь, – выдохнула Тамара, – здесь гнездо.

45. Гнезда?!

– Я не подумала, что «дети» здесь гнездятся, – сказала Тамара. – Должно быть, они перебрались в эту шахту уже после того, как наша группа прошла здесь.

– «Дети» гнездятся?!

Я попытался представить: «ребенок» сидит в гнезде, надувшись как голубь, и ухмыляется во все свои многочисленные ряды зубов.

– Но гнезда же вьют птицы! Неужели этим «детям» и птичьи гены впихнули? И разве бывают бессмертные птицы?

– Люди тоже вьют гнезда, – возразил Индиго, – на чем, по-вашему, вы спите?

– На кроватях? А Посланники на чем спят?

– Они не птицы. И это плохой признак, – мрачно прервала нас Тамара, – он означает, что впереди их действительно много. Возможно, так много, что они все-таки решатся напасть. Надо спешить.

– При необходимости мы сможем отбиться, – заметил Индиго.

– У меня, знаете ли, нет ни малейшего желания разбивать дубинкой детскую голову.

– Я думал, тебе все равно, – удивился я.

– Неправильно думал, Шон. Мне не все равно, – отрезала Тамара и быстрее полезла вверх.

Теперь сооружения из металла и пластика, набитые ветками, попадались все чаще и чаще. Я вдруг вспомнил двух «девочек», которых мы видели на опушке леса рядом с полем, – тех, что так напомнили мне Бриджит и Лизу. Интересно, они собирали ветки для гнезд? Последние, кстати, после слов Индиго действительно казались похожими на плетеные матрасы.

Птичья тема никак не хотела меня отпускать.

– Рядом с моим родным городом был здоровенный утес, – начал вспоминать я, – голая скала, в которой один из первых колонистов вырезал ступеньки до самой вершины. И построил себе там дом.

Каждый шаг давался теперь легче. Я как будто сам всплывал вверх… или это голова порывалась уплыть, позабыв о теле? Сам того не замечая, я то и дело отклонялся в сторону и чувствовал, что меня шатает, только когда задевал плечом стену или бедром перила лестницы. Наверное, так действовала сила инерции.

Но легкость была обманчива и крайне опасна: если не удержаться и упасть, быстро вспомнишь, что там, внизу, притяжение сильнее.

– А когда он умер, там устроили национальный парк, – продолжал я. В ступенях то тут, то там попадались прорехи: должно быть, «дети» растащили решетки для своих гнезд-матрасов. Но мне это не мешало: я с легкостью их перескакивал. – Можно было подняться на самый верх утеса и поглядеть на орланов, которые там гнездились. Мы с сестрой как-то раз перелезли через ограждение и забрались прямо в гнездо. Оно было огромное! Мы уселись в самой середине, и вокруг еще было полно свободного места. Это гнездо пустовало, и мы не боялись потревожить птенцов.

– Шон, – сказала Тамара, – я понимаю: «дети» нас уже засекли, и тишину можно не соблюдать. Но, может, прекратишь сотрясать воздух? Силы лучше тратить на подъем.

– Я же вроде и так поднимаюсь, – возразил я.

Хотя… переводить дыхание действительно становилось все тяжелее: начинало мутить, а шахта продолжала сужаться. Платформы и вправду кончились, осталась только бесконечная витая лестница, и та делалась все круче и круче. Наверно, когда тебя закапывают в землю, тоже чувствуешь себя невесомым, подумал я. Никуда не падаешь, просто вокруг тебя плотно-плотно трамбуют почву. Ну, может, слегка завалишься в какую-нибудь сторону, вот как сейчас сила инерции неустанно подталкивала меня к обрыву.

Но Огнеглазке я не собирался признаваться, что согласен с ней. Копам вообще не надо давать понять, что они правы, это слишком раздувает их самомнение.

– Так вот, кто-то нас там заметил и сообщил в город. Нам не разрешили самостоятельно выбраться и спуститься по лестнице в скале. Пришлось сидеть и ждать, пока подойдут спасатели с веревками и сетями и вытащат нас.

Бриджит, наверное, все же обрадовалась, когда бригада спасателей явилась со всей своей амуницией. Пожалуй, не меньше, чем когда мы залезли в гнездо. Уж больно она боялась идти назад – чтобы добраться до безопасной лестницы, надо было попрыгать по крошечным уступам. Я бы мог, конечно, ее уговорить, но не хотел. А еще мог сбежать без нее, но не бросать же ее было там одну! Вот мы и сидели вдвоем в гнезде. Эти воспоминания – такие живые и яркие, словно я вновь перенесся на Кийстром. Веселый солнечный день, такой светлый по сравнению с бесконечным мраком корабля. Залитые теплым светом поля, далекое море и две бледных луны Кийстрома рядом с солнцем. Бриджит сидит в гнезде, свитом из веток и каких-то цветных шнурков, и смотрит в синеватую воздушную дымку за краем утеса. Ветер треплет ее светлые волосы, они рассыпаются по лицу, закрывая его.

Снова закрывая, как всегда.

– Утес Даррингтона? –