бесплатно, платить тебе буду точно так же, как и сейчас. Единственная разница в том, что у тебя прибавится несколько дополнительных часов, но они компенсируются бесплатным проживанием. И для меня присутствие дееспособного взрослого человека станет огромным подспорьем.

– Убираться в доме я не буду, Джослин.

– Я на этом и не настаиваю. Мать продолжает рассматривать вариант с новой экономкой. Просто твоя занятость в качестве няни возрастет, зато ты сможешь в любое время пользоваться свободной машиной из нашего гаража. Что скажешь? Я буду рада, если ты поразмыслишь над моим предложением. Твоя старая комната в мезонине тебя ждет. Если не хочешь на третий этаж, можно выбрать свободную спальню на первом.

– Очень щедрое предложение… Честно говоря, я даже думаю, что, наоборот, должна внести какой-то вклад в финансы Лейк-Холла, только не уверена, что смогу это сделать.

Идея с каждой минутой захватывает меня все больше. Ханна на мели, я тоже в стесненных обстоятельствах. Похоже, мне удалось найти прекрасное решение проблемы.

– Даже не думай! Ты помогаешь мне воспитывать дочь, ты – идеальная няня. Это и есть твой самый большой вклад.

– Осмелюсь спросить: что скажет твоя мать?

– Ну, она пока не в курсе – меня ведь только что осенило. А куда ей деваться?

– Я не хотела бы стать яблоком раздора.

– По-моему, только ты способна остановить меня, когда я собираюсь ударить ее чем-нибудь тяжелым. Так что все наоборот: жизнь в Лейк-Холле станет гораздо проще.

По лицу Ханны пробегает слабая улыбка. Надеюсь, она склоняется к тому, чтобы ответить согласием.

– Ты в буквальном смысле слова спасешь мне жизнь! Ты ведь никогда меня не подводила, Ханна…

– Ну, так или иначе, ничего более дельного я все равно придумать не могу. Вернуться в семью Холтов, получить возможность воспитать новое поколение – это нечто особенное.

– Вот и отлично! Буду тебе благодарна, если пока воздержишься от разговоров на эту тему с матерью. Хочу дождаться подходящего момента и сама с ней все обсудить.

Вирджиния

Элизабет рассказывает по телефону, что к ней наведывалась полиция.

– У меня сердце ушло в пятки, когда открыла дверь, – тараторит она. – Выяснилось, что хотели поговорить о вашем черепе. Естественно, сказать мне им было нечего. Только я как раз в этот день делала наброски для нашего маленького проекта, так что пришлось прятать их под овощами с грядки. Один из детективов заинтересовался моделью руки, представляешь? Пришлось сочинять на ходу. Почувствовала себя Роальдом Далем[3], честное слово! А, вот еще что: они показали мне фотографию реконструкции лица по черепу. Ты ее еще не видела?

– Нет.

– Лицом этот персонаж немного напоминает Ханну – во всяком случае, насколько я ее помню. Потрясающая работа!

– Ты… уверена?

– Не на сто процентов. Наверное, даже не на шестьдесят. Какое-то сходство есть. Может, просто форма головы, не знаю. Глупости, конечно, – ведь это невозможно.

– Невозможно… – повторяю я.

Элизабет вполне могла ошибиться. А если нет? Мне очень хотелось бы самой взглянуть на реконструкцию, однако не могу же я позвонить полицейским с такой просьбой… Наверняка подобный звонок выглядел бы подозрительно. Что ж, подождем, пока детективы сами не придут с фотографиями вероятной жертвы.

Чувствую себя настолько подавленной, что разговор со старой подругой не помогает. До сих пор переживаю унижение из-за этой истории со школьным хомяком. Как смела Джослин утверждать, что именно я не закрыла дверцу клетки, если я к ней даже не приближалась?

Скорее всего, гибель хомячка – дело рук Ханны. Пока она в доме, стараюсь как можно больше времени проводить в своей спальне или в личной гостиной. Я в замешательстве: точно ли эта женщина Ханна или все же нет? Так или иначе, ей не место в нашей жизни. Звоню в банк, уточняю, ушел ли перевод на ее счет, и меня заверяют, что операция произведена. А шантажистка помалкивает. Приходит и уходит, избегая показываться мне на глаза.

Часто думаю о прошлом.

Наутро после смерти (или мнимой смерти?) Ханны мы с Александером спорили: следует ли разбудить Джослин или дать ей проснуться самой. Я стояла за первый вариант – очень хотелось убедиться, что дочь ничего не помнит. Пусть спит, настаивал муж. Будет куда лучше, если она проснется сама, говорил он. Разбудишь – решит, что происходит нечто странное, а потом еще поймет, что няни в доме нет. Да и Мэрион заметит, что мы ведем себя необычно. Пусть все идет как всегда, и будем надеяться на лучшее, рассуждал Александер.

Я согласилась и с трепетом ждала, когда дочь выйдет из своей спальни. Гости еще не ушли, но, к счастью, дрожащие руки и неудачные попытки поддержать разговор легко объяснялись жестоким похмельем. Впрочем, наши друзья и сами были не в форме.

В конце концов Александер оказался прав. Его тактика сработала на все сто. Проснувшись в одиночестве и не обнаружив няни, Джослин испытала настоящий шок. Вполне естественная реакция для ребенка, который не помнит, что произошло вчерашним вечером. Сперва она приставала с расспросами к Мэрион, затем пришла к нам. Произошло чудо – жуткие события полностью стерлись из ее памяти.

По сей день сожалею о том, как грубо я обрушила на голову дочери новости об исчезновении Ханны. Сказала, что няня нас покинула из-за ее безобразного поведения. Пришлось импровизировать, и решение вышло далеко не самым лучшим. С одной стороны, у Джослин в душе осталась незаживающая рана, хотя с другой – с няней в тот день она попрощалась навсегда.

Увы, в то утро из глаз дочери пропал свет. Есть вещи, о которых помнишь всю жизнь, которые мечтаешь изменить, но…

Как только гости разъехались, мы отправились в лондонский дом. Джослин забрали с собой. Я опасалась, что пребывание в Лейк-Холле рано или поздно пробудит в ней ненужные воспоминания.

Она ужасно скучала по Ханне и раз за разом закатывала невероятные истерики. Я настолько изнемогла под градом ее бесчисленных вопросов, что, удалившись в свою спальню, захлопнула дверь, задернула шторы и, отключив телефон, забилась в кровать.

Меня одолевало множество мыслей.

Я не могла позволить смерти Ханны разрушить мою душу и внести разлад в нашу семью. Лежа в постели, я думала. Спрашивала себя, как и почему это вышло, анализировала собственные чувства. Ни отрицать, ни преуменьшать случившееся не пыталась, была достаточно сильна духом, чтобы полностью осознавать катастрофу. Я переносила испытание стоически, молча – следовало превозмочь себя и жить дальше. Поступок мы совершили ужасный – а был ли у нас иной выбор?

На что