Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правительство Его Величества не готово рассматривать гарантии, которые могли бы обязать его, в одиночку или вместе с Францией, прийти на помощь Чехословакии в условиях, когда эффективная помощь не может быть оказана. Это произошло бы в том случае, если бы агрессором выступила либо Германия, либо Италия, а вторая из них отказалась бы от исполнения своих обязательств{13}.
Этим дело и ограничилось: британцам не удалось избавиться от гарантий, которые они категорически не намерены были выполнять.
Зимой 1938/39 г. Британия была не вполне уверена даже в своем положении в Западной Европе, не говоря уже о невыполнимых обязательствах дальше к востоку. Предмет особой гордости Чемберлена, Англо-германская декларация о дружбе вскоре потеряла свой блеск. Гитлер стремился «расколоть» британское общественное мнение. Он полагал, что наращивание вооружений вызовет сопротивление среди прогермански настроенных британцев; он разоблачал британских «поджигателей войны» – Черчилля, Идена и Даффа Купера – в уверенности, что это обрушит на них всеобщий гнев. Однако эффект оказался обратным. Консервативные члены палаты общин с трудом выносили мрачные предостережения Черчилля и разозлились, когда Дафф Купер подал в отставку, но они категорически не принимали вмешательство Гитлера в их дела. Они верили во взаимное невмешательство. В Восточной Европе Гитлер мог творить что ему заблагорассудится; он мог уничтожать Чехословакию или вторгаться на Украину, но британских политиков он должен был оставить в покое. Консерваторы часто утверждали, что критика Гитлера извне лишь укрепляет его власть в Германии. Теперь же, наоборот, Гитлер обеспечивал британским «поджигателям войны» ту популярность, которую они сами заработать не смогли бы. Поведение Гитлера озадачивало британских государственных деятелей. Они перевооружались, чтобы укрепить собственную безопасность; после этого им было бы проще принять немецкую экспансию в Восточной Европе. Но Гитлер, вместо того чтобы приветствовать эту их политику, подрывал ее основы и из кожи вон лез, демонстрируя правоту ее критиков. Тем не менее его нападки не поколебали уверенности британских лидеров в необходимости тем или иным способом умиротворить Германию. Территориальными уступками и потворством националистическим эмоциям умилостивить Гитлера не вышло, поэтому британцы вернулись к своего рода примитивному марксизму. Они вновь стали утверждать, что сделать Гитлера миролюбивым сможет лишь процветание. В Германию хлынул поток торговых делегаций с предложениями об экономическом сотрудничестве, причем у британской стороны был тут дополнительный интерес: эти договоренности позволили бы заручиться поддержкой Германии в конкуренции с США. Каждый визит благожелательно настроенного бизнесмена или представителя министерства торговли только укреплял уверенность Гитлера в слабости Британии. Откуда ему было знать, что британцы всего лишь читали левых авторов, напиравших на экономические причины войны.
Появились у британцев и другие заботы. До Мюнхена они задавали темп умиротворения, а упирающиеся французы тащились у них в хвосте. После Мюнхена все стало наоборот. Бонне завидовал отдельному соглашению, которое Чемберлен заключил с Гитлером, и мечтал добиться большего. Риббентроп полагал, что франко-германская декларация о дружбе еще сильнее поколеблет британскую решимость вмешиваться в дела континентальной Европы. 6 декабря он посетил Париж, и такая декларация была подписана. Сама по себе она оговаривала немного: добрую волю во взаимоотношениях, признание границ и готовность к совместным консультациям в случае возникновения в будущем международных проблем. Возможно, французы могли записать в свой актив то, что Гитлер таким окольным путем отказался от претензий на Эльзас и Лотарингию; да и новые мюнхены могли казаться им привлекательной идеей. Слухи описывали нечто более масштабное: Риббентроп якобы согласился не настаивать на возвращении немецких колоний, а Бонне, в свою очередь, отказался от всех французских интересов в Восточной Европе. Скорее всего, их переговоры были не настолько детальными и не настолько зловещими. Можно не сомневаться, что Бонне не выказал горячей приверженности Франко-советскому пакту. Но что было сказано о союзе Франции с Польшей? Позже Риббентроп утверждал, что Бонне фактически отрекся от него. Бонне это опровергал. Похоже, что о Польше они на самом деле просто не упомянули. В декабре 1938 г. она, по всей видимости, не представляла проблемы для франко-немецких отношений. Оба политика исходили из того, что Польша – верный сателлит Германии и что вопрос о Данциге будет мирно решен без очередного европейского кризиса. Такого мнения, в конце концов, придерживались сами поляки. Неудивительно, что его разделяли и Бонне с Риббентропом.
Франко-германская декларация встревожила британцев. Они убеждали Францию снизить уровень своих обязательств в Восточной Европе, но не хотели, чтобы она полностью отказалась от роли великой державы. Это была деликатная проблема. Если бы Германия свободно действовала в Восточной Европе, не опасаясь французского вмешательства, она бы так окрепла, что безопасность Франции «неизбежно оказалась бы под угрозой». Если же, с другой стороны, французское правительство решило бы не давать Германии свободы действий в Восточной Европе, Великобритания, обязанная поддерживать Францию, могла бы быть втянута в войну{14}. Британцы прибегли к старому испытанному средству – попытались использовать Муссолини, чтобы тот попридержал Гитлера. Англо-итальянское соглашение от 16 апреля было «введено в действие», несмотря на то что итальянцы не выполнили предварительного условия по выводу войск из Испании. Галифакс писал: «Хоть мы и не рассчитываем отделить Италию от Оси, мы считаем, что это соглашение добавит Муссолини свободы маневра и понизит его зависимость от Гитлера; таким образом у него появится возможность вернуться к традиционной итальянской стратегии балансирования между Германией и западными державами»{15}. Другими словами, поддавшись на шантаж Муссолини, мы поощрим его требовать большего. Муссолини с удовольствием подчинился. Он начал кампанию за отчуждение французских территорий. Италия заявила требования на Корсику, Савойю и Ниццу. Но как бы сильно французы ни страшились Гитлера, Италии они не боялись. На вызов, брошенный Муссолини, был дан резкий ответ. В итоге британцы лишь обидели французов и не умилостивили Муссолини. В январе 1939 г. Чемберлен и Галифакс съездили в Рим. Вернулись они с пустыми руками. Муссолини ожидал уступок за счет Франции. Вместо этого он получил от Чемберлена прекраснодушную просьбу заверить его в том, что Гитлер не собирается начинать войну. Муссолини «выдвинул подбородок» и ответил атакой на британскую прессу. Визит в Рим, задумывавшийся как кульминация политики Чемберлена, ознаменовал лишь конец связанных с Италией иллюзий. Более того, хотя британцы этого и не знали, своими действиями они подтолкнули Муссолини к тому, чтобы окончательно перейти на сторону Германии. Сразу после визита британских политиков он сообщил немцам, что готов к заключению формального союза. Гитлер, однако, решил его проучить и заставил подождать.
Британцы довели себя к тому моменту до состояния крайней тревоги, которое только усилили своими мерами предосторожности. Галифакс и министерство иностранных дел считали, что Гитлер «обдумывает возможность нападения на западные державы»{16}. Они ожидали атаки на Голландию и были полны решимости рассматривать такие действия Германии как casus belli. Предполагалось, что Швейцария тоже находится в опасности; не исключался и внезапный авиационный налет на Англию. Все эти кошмары не имели под собой реальной основы. Не существует ни малейших свидетельств, что Гитлер когда-либо строил подобные планы даже в самой отдаленной перспективе. Невил Гендерсон был ближе к истине, когда писал 18 февраля: «У меня сложилось четкое впечатление, что герр Гитлер в настоящее время не замышляет никаких авантюр»{17}. Да и зачем бы ему? Восточная Европа сама шла к нему в руки. Венгрия, Румыния и Югославия боролись за его расположение. Франция бросила Восточную Европу на произвол судьбы. Советская Россия была изолирована от западных держав. Польша по-прежнему поддерживала с Германией