Польша будет сотрудничать, Россия сможет оказать очень большую помощь, если нет – гораздо меньшую{22}.

Британцы были невысокого мнения о Красной армии, зато безосновательно преувеличивали боевую мощь поляков – «этой великой мужественной нации», как говорил Чемберлен. Кроме того, они наверняка испытывали облегчение от того, что им не нужно связываться с большевистской Россией, что они нашли ей замену. 26 марта Чемберлен писал: «Должен признаться, что я совершенно не доверяю России. Я не верю, что она сможет вести эффективные наступательные действия, даже если захочет. И я не доверяю ее мотивам, которые, как мне кажется, мало связаны с нашими представлениями о свободе и направлены лишь на то, чтобы рассорить всех остальных»{23}. Но определяющим фактором оказалась простая география. Польша непосредственно граничила с Германией, а Россия – нет.

Британцам вряд ли приходило в голову, что, выбрав Польшу, они могут потерять Россию. У Галифакса, с его даром смотреть на дело под разными углами, возникали кое-какие догадки. 22 марта он говорил: «Было бы прискорбно, если бы мы сейчас действовали так, чтобы у советского правительства создалось бы впечатление, что мы его отталкиваем»{24}. Никаких шагов для того, чтобы развеять это впечатление, предпринято не было. Считалось, что и необходимости такой нет. Британцы были неколебимо убеждены, что Советская Россия и нацистская Германия – непримиримые враги. Поэтому не было и никакой необходимости покупать советскую дружбу. Москва с благодарностью воспримет любой небрежный кивок с британской стороны. А если и нет, то ничего не будет потеряно. «Благожелательный нейтралитет» Советской России будет так же полезен, как и ее участие в войне, – а может, даже полезнее, поскольку он не встревожит Польшу и Румынию{25}. Без Советской России «мирный фронт» будет сильнее, стабильнее, респектабельнее. В любом случае ее можно было пригласить присоединиться только при условии согласия остальных участников, прежде всего Польши.

В это время прозвучал еще один тревожный сигнал, который, казалось, свидетельствовал, что Германия безостановочно продвигается вперед. Тревога была связана с Мемелем. Мемель, расположенный в дальнем северо-восточном углу Восточной Пруссии, по составу населения был, как и Данциг, преимущественно немецким, но после Первой мировой войны не совсем законным способом отошел Литве. Жители Мемеля хотели вернуться в Германию. До сих пор Гитлер сдерживал их – возможно, намереваясь использовать Литву в качестве подручного против Польши, а скорее воспринимая ее как возможную компенсацию Польше при заключении германо-польского союза. Когда немцы заняли Прагу, жители Мемеля пришли в неконтролируемое возбуждение, и их уже было не удержать[46]. 22 марта министр иностранных дел Литвы прибыл в Берлин, где согласился на немедленную передачу Мемеля. Аннексия состоялась 23 марта, и Гитлер, только что вернувшийся из Праги, тут же посетил свое новое приобретение. Он отправился в путь по морю – это стало одним из немногих известных морских путешествий фюрера. Говорят, его укачало, что, возможно, обострило его недовольство существованием Польского коридора. Казалось, что аннексия Мемеля прошла согласно продуманному и давно созревшему плану. В документах такого плана не обнаружено. Мемельский вопрос, по-видимому, сдетонировал без посторонней помощи. В любом случае целью аннексии, если таковая имелась, была подготовка сделки с Польшей: Мемель мог стать для нее заменой Данцигу. Несомненно, присутствовал тут и элемент предупреждения: то, что произошло в Мемеле, могло случиться и в Данциге. Но всерьез эти последствия в расчет не принимались, и в дальнейшем Мемель никак не был задействован в германо-польских отношениях.

Аннексия Мемеля придала британской политике еще более экстренный и тревожный характер. Безотлагательное создание «мирного фронта» представлялось британцам жизненно важным, а здесь все зависело от Польши. Если ее удастся уговорить присоединиться, «мирный фронт» будет прочным; если же она откажется, вряд ли его вообще удастся создать. Британцы не считали, что самой Польше грозит серьезная опасность со стороны Германии. Напротив, они побаивались, что Польша может встать на немецкую сторону, особенно с учетом возможного предложения ей Мемеля. Поляки тоже не чувствовали себя в опасности. В отношениях с Германией они по-прежнему предполагали следовать независимым, но параллельным курсом, как во время Чехословацкого кризиса. Однако они были недовольны тем, что Гитлер создал Словакию, не посоветовавшись с ними и не предложив им никаких территориальных приобретений. Поляки решили продемонстрировать свое равноправие. 21 марта Липский встретился с Риббентропом и выразил протест против действий Германии в словацком вопросе, которые «можно было расценить только как удар по Польше». Позиция Риббентропа была слабой, и он это понимал. Обороняясь, он выдвинул в ответ собственные претензии. Польские газеты, возмущался он, ведут себя возмутительно: «Постепенный рост напряженности в германо-польских отношениях становится очевидным». Данциг должен вернуться в состав рейха, что намертво привяжет Польшу к Германии. Тогда Германия сможет гарантировать безопасность Польского коридора, заключить с Польшей договор о ненападении на 25 лет и проводить с ней «общую политику» на Украине{26}. Липскому поручили передать это предложение Беку. Сотрудничество с Польшей по-прежнему оставалось целью Германии, а Данциг – лишь средством ее достижения. Так считал и сам Гитлер. 25 марта он выпустил директиву:

Фюрер не желает решать вопрос о Данциге силой. Он не желает тем самым толкать Польшу в объятия Великобритании.

Возможную военную оккупацию Данцига можно будет рассматривать только в том случае, если Л[ипский] даст понять, что польское правительство не в состоянии оправдать добровольного отказа от Данцига перед своим собственным народом и что свершившийся факт облегчит ему решение вопроса{27}.

Целью Гитлера был союз с Польшей, а не ее уничтожение[47]. Решение вопроса о Данциге было тягостным предварительным условием, с которым следовало разобраться. Как и прежде, Бек делал все, чтобы этого не произошло. Пока между Польшей и Германией стоял Данциг, он мог уклоняться от неудобного предложения вступить в союз с Германией и тем самым, как ему казалось, сохранять независимость Польши.

Расчеты Бека сработали, хотя и не совсем так, как он предполагал. 26 марта Липский вернулся в Берлин. Он привез с собой твердый отказ уступать в вопросе о Данциге, но не отказ от переговоров. До этого момента все происходило втайне, без публичных намеков на отчуждение, возникшее между Польшей и Германией. Теперь оно выплеснулось наружу. Бек, желая продемонстрировать свою решимость, объявил о призыве польских резервистов. Гитлер, чтобы, как он предполагал, ускорить развитие событий, разрешил наконец германской прессе писать о немецком меньшинстве в Польше. Пошли слухи о переброске немецких войск к польской границе, подобно тому как 21 мая 1938 г. появились аналогичные слухи о переброске немецких войск к границе Чехословакии. Эти новые слухи были так же беспочвенны. По всей видимости, запустили их поляки. Однако им помогли некие немецкие генералы, которые утверждали, что являются противниками Гитлера, и «предупредили» британское правительство. С какой целью? Чтобы Великобритания сдержала Гитлера, угрожая ему войной? Или чтобы она помешала ему начать войну, заставив поляков уступить Данциг? Возможно, и то и другое одновременно, с упором на второе. Как бы там ни было, эти генералы передали информацию корреспонденту газеты News Chronicle, которого как раз высылали из Германии; 29 марта он, в свою очередь, поднял тревогу в министерстве иностранных дел. Там к нему охотно прислушались. После оккупации Праги и мнимой угрозы Румынии британцы готовы были верить во что угодно. О Данциге они уже и не думали. Они полагали, что сама Польша находится в неминуемой опасности и вряд ли выстоит. Правда, от британского посла в Берлине тревожных сигналов не поступало. Но он и раньше вводил министерство в заблуждение – ну или там так думали; теперь там предпочитали верить журналистам. Казалось, чтобы укрепить дух поляков и спасти «мирный фронт», нужно немедленно что-нибудь предпринять.

30 марта Чемберлен собственноручно составил заверение в адрес польского правительства:

…В случае любой акции, которая будет явно угрожать независимости Польши и которой польское правительство соответственно сочтет необходимым оказать сопротивление своими национальными вооруженными силами, правительство Его Величества и французское правительство немедленно окажут