может, ведь во дворце до сих пор так и не поняли, как проникли за стену так называемые мятежники.

– Что от нас требуется, так это смело жить, вопреки их трусливым уловкам. Мы должны продемонстрировать силу, несмотря на все лишения.

Не удержавшись, Калла издает возглас – громкий, на всю ее гостиную.

– Да что за чушь ты вообще несешь?

Ответа она не получает. Чуткий к ее настроениям Мао-Мао подходит и трется о щиколотку. Штанина подвернута: неумелая попытка избежать соприкосновения пропитанной кровью ткани с кожей. В остальном ее одежда еще не настолько грязная, чтобы менять ее, но ощущать кровь на щиколотке неприятно.

Экран телевизора словно приобретает яркость. Сигнал улучшается перед предстоящим объявлением, каким бы оно ни было, король Каса прочищает горло и смотрит прямо в камеру.

– Игры будут набирать скорость – в знак прославления правящего режима и наперекор всем тем, кто пытается нас уничтожить. Пришло время сплотиться и вместе противостоять разладу. Да здравствует и благоденствует королевская власть Сань-Эра.

Трансляция заканчивается. Через несколько секунд на экране возникают ведущие новостной передачи.

Калла откидывается на диване, свесив правую руку с сигаретой с подлокотника и подняв левую, чтобы взглянуть на браслет игрока. Полоска света ложится на голую кожу, как второй браслет, дневные лучи еле пробиваются сквозь окно. И у нее, и у Антона браслеты сегодня дважды сработали по отдельности, поэтому они решили расстаться пораньше и отдохнуть. А теперь вот это: что имеет в виду дворец, заявляя, что «игры будут набирать скорость»?

Ее браслет начинает вибрировать.

Калла поспешно поднимается.

– О-о, нет-нет-нет… – Она хватает меч, набрасывает на плечо куртку. Вдалеке слышатся гулкие шаги, кто-то врывается в здание. Часы на каминной полке показывают, что близится вечер. Ей устроили засаду, она понятия не имеет, что ее ждет, кто сюда идет, сколько тех, кто в настоящий момент направляется к ней. От боя прямо здесь, в квартире, или в коридоре, у кого угодно разыграется клаустрофобия, значит, надо выбираться отсюда.

– Мао-Мао! – шипит она. – Прячься!

Кот мигом убегает, заметив, что ей не до шуток. В углу спальни припасено много кошачьего корма, в стенах есть дыры, где Мао-Мао может отсиживаться целыми днями. Едва меховой клубок исчезает из виду, Калла одевает куртку в рукава и мчится в ванную. Ее браслет все еще вибрирует на руке, хотя на экране ничего нет. Она влетает в прачечную, открывает окно и быстрым движением выбрасывается в него.

Чтоб его, короля Каса. Чтоб ему пусто было навсегда. Калла морщится от жесткого, до боли в щиколотке приземления в переулке и, не тратя времени, чтобы оценить обстановку, срывается с места, углубляясь в лабиринт улиц Саня. Лишь пробежав три улицы, она останавливается и прислоняется к стене какой-то лавки, чтобы отдышаться.

Браслет перестал вибрировать.

Город занят своей жизнью: сигналят механизмы, обвисают провода, петляют улочки и хлопают двери.

Калла выпрямляется, отводит волосы назад. На этот раз она улизнула, но возвращаться к себе нельзя. Игрок устроит слежку, затаится в ожидании, чтобы добавить еще один килл к своему списку. С этого момента ей придется скрываться там, куда приведут ее игры.

– Чтоб вас, – снова с чувством говорит она. И вновь углубляется в путаницу городских улиц.

* * *

Благодаря везению или случайности, но речь короля Антон пропускает. Он торчит в углу больничной палаты, потея в городской одежде. Кондиционер выкинули в окно, на подоконнике остался обломанный крепеж. Пять коек, поставленных вплотную одна к другой, разделены шторками. Через две койки от Антона целая семья шумно обсуждает перевозку больного, не желая больше платить за занимаемое место.

Антон проводит мокрым полотенцем по руке Отты.

– Не знаю, зачем я вообще утруждаюсь, – говорит он еле слышно, чтобы его не услышали за шторкой. – Не знаю, что бы ты сказала, если бы очнулась и увидела, до чего докатилась.

Его рука замирает, полотенце останавливается у ее запястья. За эти годы внешность Отты мало изменилась. Она стареет, что естественно для тела, в котором есть ци, однако не так, как стареют другие. Ее тело будто играет в догонялки с остальным миром, всегда оставаясь на шаг позади, то и дело забывая, что оно еще живое и ему надлежит функционировать. Было бы легче, если бы это тело умерло. Если бы ци Отты полностью иссякла, боги приняли бы за Антона решение и отняли ее. Но вместо этого она заперта во вместилище, которое спасено лишь наполовину, застряло между жизнью и смертью. Изо дня в день Антон вынужден активно помогать ей и дальше оставаться в этом подвешенном, промежуточном состоянии, потому что, если сейчас он поставит на ней крест, ее смерть будет на его совести.

– Подай знак, если ты меня слышишь, – просит Антон, как делает каждый раз, когда приходит к ней, – месяцами, годами. – Хоть какой-нибудь, Отта. Какой угодно.

Знака нет. И не было ни разу с того самого момента, как она заболела, до секунды, которую сейчас отмеривают часы на стене, показывая седьмой час. Антон берет ее за руку, сжимает в ладонях, но это скорее рефлекторное, а не искреннее действие. Прошло уже семь лет, теперь он помнит Отту такой, какая она сейчас лежит перед ним, гораздо лучше, чем живую, которая подбивала его забираться на дворцовые башни и швырять яйца в окна класса.

В сущности, он совсем недолго знал Отту до того, как их застукали при попытке сбежать. На вопрос о его любимом общем воспоминании он не нашелся бы что ответить. Может, назвал бы вечера, которые они проводили, прячась в разных комнатах дворца и стараясь не шуметь, чтобы не привлекать внимания стражи, патрулирующей коридоры. Но даже в этих прятках всегда ощущался оттенок отчаяния: Антон не переставал задаваться вопросом, не заскучает ли Отта и не уйдет ли, если он окажется недостаточно интересным для нее.

– Почему ты всегда так делаешь? – однажды спросил он.

Они в то время скрывались в маленькой гостиной, она встрепенулась, переводя взгляд черных глаз на него. Было всегда немного странно смотреть ей в глаза, настолько похожие на глаза самого Антона. Никакой родственной связи между ними не было. Родословные знатных семейств достоверно подтверждались документами, в них заносили всех незаконнорожденных детей, как бы старательно их ни прятали.

– О чем ты? – невинным тоном отозвалась Отта.

– Вечно ты озираешься. Видишь? Вот как прямо сейчас. Будто ждешь, что кто-нибудь выскочит и напугает тебя.

Вообще-то он выразился более чем снисходительно. Неважно, находились они в комнате вдвоем или в окружении целой толпы, отвлечь внимание Отты было проще