Все это время я был предоставлен самому себе в приобретениитайных знаний. Ценою тяжких усилий я вернул расположение своихсоотечественников: прежде всего тем, что неусыпно стерегу хранилища Суры-Хач.Мне удалось разыскать рукописные книги, в которых говорится о секретахврачевания разных недугов, и моя слава лекаря облетела весь Кырым-Адасы.

– А как же вы встретились с Гоар? – робко спросила Лиза, доглубины души захваченная историей этой жизни и этой любви, так непохожих и в тоже время до боли, до тоски похожих на ее жизнь и любовь, ибо все беды инесчастья мира мучительно схожи между собою.

– Я чуть не зарыдал, увидав, что сделало с нею время… Да иона едва сдержала слезы. Мы и по сей день очень похожи внешне. Разве что мненет нужды закрывать лицо… Ну, если только желая скрыть эту насмешку над бородою– все, что сохранилось от моей мужской сути! – Баграм ожесточенно подергал зато жалкое подобие растительности, которое кое-где обрамляло его лицо. – У менядаже усы не растут, а ведь мужчина без усов – то же самое, что женщина безволос на голове! – Он улыбнулся, и в этой улыбке Лиза прочла горькую привычкусмеяться над своею судьбою, чтобы не рыдать над нею непрестанно. – Увы, теперьэто уже не моя Гоар. Она окончательно превратилась в Гюлизар-ханым, доверенноелицо господина нашего султана, смотрительницу его гарема и поставщицу новых иновых красавиц на ложе нашего возлюбленного повелителя. Сердце ее всецелозанято Сеид-Гиреем, да… Она уверена, что ханом Крыма должен быть он, а не егостарший брат, Керим-Гирей. Сеид тоже уверен в этом, потому полностью доверяетГоар, ценит ее преданность. Но ведь она и в изгнании своем сохранила веру вГоспода нашего Иисуса Христа. Значит, я, последний хранитель монастыряСуры-Хач, по-прежнему властен над ее душою. Моя Гоар живет между ненавистью илюбовью: к Сеид-Гирею, отпрыску рода ее истязателей и в то же время ребенку,коего она взрастила; ко мне, живому напоминанию о страданиях и в то же время еепоследнему кровному родственнику, последнему связующему звену с верою отцов.Она любит Сеид-Гирея, но никогда не причинит мне вреда по его указке. Онапокорна мне, но никогда не сможет пойти против воли Сеид-Гирея…

– А он? Он-то хорош с вами? – участливо вопросила Лиза.

– Аллах кереметли! – усмехнулся Баграм. – Бог милостив! Яподдерживаю его уверенность в том, что зеркало, кубик и сабля, найденные взыбунах под Аккерманом, принадлежали самому Джамшиду или какому-нибудь ужасномуифриту, и не устаю любоваться этими поистине диковинными предметами, несмотряна неудовольствие Гюрда, который трясется над ними, как нянька над дитем. Явсегда готов дать совет дивану. Я лечу самого султана, весь его гарем и всехвоинов. Со мною все почтительны, даже Гюрд…

– Гюрд? – повторила Лиза, удивленная, что, когда Багрампроизносит это злое, короткое, как свист ятагана, имя, в голосе его звенитотголосок страха. – Кто же он?

– О Рюкийе… – тяжело вздохнул Баграм. – Гюрд, по кличкеБеязь, что значит «белый», – имельдеш[71] Сеид-Гирея, чорбаджи-баши[72] ихранитель священных предметов Джамшида. Говорят, волшебная сабля слушаетсятолько его. И чего бы я только не дал, чтобы тебе не встретиться с ним никогда!

Трудно поверить, что Сеид-Гирей так ни о чем и не проведал.Гюлизар-ханым и эфенди Баграм молчали, будто воды в рот набрав, и Сеид-Гирейзнал только то, что знал: сколопендра укусила Рюкийе, но Эбанай ее излечил.Сеид-Гирей дотошно выспросил Рюкийе о боли и страхе, которые она испытала, апотом неистово овладел ею. Лиза, распятая его сухим, жарким, сильным телом,думала, что ее любовник был бы еще более пылок – как адский пламень! – когда бузнал о том ужасе, которого натерпелась Рюкийе в потайном ходе. Однакорассказать ему об этом было все равно что самой себе затянуть на шее удавку.

Жизнь Рюкийе была жизнью затворницы. Встречаться с другиминевольницами Лизе запретил Сеид-Гирей, да и сама она этого не желала, а встречис Чечек просто побаивалась. Жаль было, однако, что по этой причине она не моглавыходить к водоему: началась ужасная жара, и гаремницы не вылезали из воды. ДоЛизы то и дело доносились веселый визг и плеск, а она изнемогала от духоты изависти. В конце концов они вместе с Баграмом, который старался проводить у неевсе свободное от служения в диване время, упросили Гюлизар-ханым устроить вкомнатушке, смежной с Лизиной опочивальней, нечто вроде холодной мыльни.Комнатушка была чуть просторнее кенефа[73], освещалась лишь незарешеченнымоконцем почти под самым потолком; однако в ней разместились два чана: полныйпрохладной воды и пустой. И вот теперь Лиза, когда зной слишком уж томил ее, тои дело пробиралась в свой хамам и вволю обливалась там холодною водою.Комнатушка имела две двери: одна, всегда запертая, вела в общую залу и опочивальнюЧечек, а другая – в Лизин покой.

Как-то раз с утра парило сильнее обыкновенного. Лиза,которой уже вовсе непереносимо сделалось сидеть в новом розовом платье скорсетом на китовом усе и слушать отдаленный женский хохот и манящий звон водыв мраморном бассейне, наконец не выдержала. Теперь было время дивана, ожидатьСеид-Гирея скоро не приходилось. Гюлизар-ханым отлучилась за каким-то делом, навсякий случай заперев опочивальню снаружи. Последнее время Лиза наловчиласьсама управляться с крючками и завязками своих платьев, а в этом и вовсешнуровка была на лифе спереди, так что она проворно разделась, мгновениелюбовалась в зеркале своим порозовевшим, налитым, приятно округлившимся телом –на левой груди, словно роза, цвел поцелуй Сеид-Гирея – и прошла в мыльню.

Она долго блаженствовала, сначала вылив на себя воду изодного чана, а потом забралась в опустевший и снова медленно поливала себя изглиняного обожженного ковшика. Намывшись, вспомнила, что позабыла прихватитьмягонькую льняную простынку, которой было так приятно осушить мокрое тело.Вылезла из чана и босиком прошлепала к двери, ведущей в опочивальню. Толкнула иобнаружила, что дверь заперта.

Лиза удивилась, но потом подумала, что Гюлизар-ханымнечаянно опустила засов. Хотя нет, он такой тяжеленный, что нечаянно его никакне опустишь! Может быть, служанка пришла подмести пол да и заперла дверь вмыльню? Но она не могла не услышать плеск воды. Появился неожиданно Сеид-Гирейи, не найдя Рюкийе терпеливо ждущей, разгневался и запер ее? Нет, вряд ли.Такое уже как-то случилось, и Сеид-Гирей пришел в неистовство. Но в неистовствосовсем иного рода: увидав купающуюся Рюкийе, он сорвал с себя одежды и бросилсяк ней в чан, едва не утопив ее и в то же время едва не задушив в объятиях, да исам нахлебался воды до кашля.