Да, да, сначала была эта внезапная боль. И только потом,через какое-то мгновение, ее слух пронзил короткий вопль.

Это был детский крик. Жалобный голос ребенка, терпевшегострашные мучения!

Ноги у Лизы внезапно подкосились, она навалилась на стену,силясь не упасть. И тут же раздался новый стон. Еще жальче, еще сильнее рвущийдушу.

Так вот о чем умолчал Баграм! Она сама должна была решить,слушать ли их до конца. Все восемь! Пока только два…

О господи, уже три!

Ребенок кричал так, словно был вот здесь, совсем рядом, наруках Лизы. И казалось, что это она терзает, мучает его, причиняет нестерпимуюболь, от которой крошечное горлышко трепещет и сжимается, крик переходит всдавленный хрип, полный предсмертного ужаса…

Лиза рывком поднялась, отбросила кинжальчик и, не чуя подсобою ног, выскочила из баньки.

Нет, нет, это невозможно! У нее нет сил слышать, переноситьэту муку умирающего дитяти! Уж лучше выпить котел черного отвара спорыньи,лучше прыгнуть с вершины Агармыша, лучше отдаться в руки бабки-повитухи,которая железным крючком изорвет ей матку, изуродует, может, и до смертидоведет, – что угодно готова была сейчас стерпеть Лиза, только бы не слышатьхоть раз еще тот голосок, который, она знала, ей никогда не забыть.

Она быстро одевалась, смущенно думая о том, что ей сказатьБаграму и его сестре, которые так старались избавить ее от мук, а у неенедостало сил вытерпеть…

Нет. Ни у кого недостало бы на это сил. Эти крики и такбудут преследовать ее в страшных снах, а если б она выслушала все восемь, тоуж, наверное, сошла бы с ума. Баграм простит ее слабость; он ведь заранее знал,как это будет страшно.

Одежда липла к мокрому телу, но Лизе так не терпелосьоказаться подальше от злополучной баньки, что она ни на что не обращалавнимания. Кое-как набросив покрывало, выбежала из развалин.

По счастью, было еще вполне темно, звезды не ушли снебосвода. «Значит, мы успеем вернуться, покуда все спят…» – подумала Лиза, датак и остолбенела. О Господи! А зачем вообще возвращаться?! Во всяком случае,ей, Лизе?! Обессиленная, отупевшая от волнений последних дней, она толькосейчас осознала, что больше не надо мечтать о побеге – она уже на свободе, ужевырвалась из проклятого дворца, из гарема, и теперь главное – уйти как можнодальше от Эски-Кырыма. Не станут Баграм и Гюлизар-ханым чинить ей препятствия.Они помогут, непременно помогут ей скрыться!

Лиза устремилась к темной фигуре, прислонившейся к дереву.Там был кто-то один, она еще не могла понять, Баграм это или его сестра.

– Я не смогла, простите меня! – выкрикнула она покаянно. –Это было так страшно! – И осеклась. Что-то не так…

Ждущий ее человек не двинулся навстречу, как это сделали быдрузья. Он стоял недвижимо, словно затаясь, словно выжидая. И вдруг откуда-тоиз леса донеслось громкое ржание.

Откуда тут взяться коню? Неужели за ними погоня?!

Она метнулась было прочь, но в этот миг темная фигураотстранилась от дерева и шагнула к Лизе. Прежде чем та успела увернуться,человек схватил ее за руки.

– Что же ты делаешь здесь ночью, Рюкийе-ханым? – спросил онс издевкою.

Странно, однако первым чувством Лизы было облегчение оттого,что сей голос незнаком ей. Она-то уж готова была услышать голос Сеид-Гирея или,что еще страшнее, Гюрда!..

«Коли так, уж выкинуть бы, все какой-то прок!» – мрачно думалаЛиза.

Да, после этакой-то скачки диво было не выкинуть… Она сиделабоком на седле, впереди всадника, тропа была тряская, и все тело теперь ныло иболело. Вдобавок айдамах[77], который вез Лизу, не упускал случая ее полапать,и она губы себе искусала от отвращения. Однако ни пикнуть, ни вырваться, ни темболее в кровь исцарапать ненавистную рожу не смела, а с трепещущим сердцемсмотрела на двух передних лошадей: через их спины были небрежно, точно двамешка, перекинуты связанные Баграм и Гюлизар-ханым… Когда бесконечный путь полесным тропам наконец закончился и пленников, не говоря ни слова, заперли вкакой-то просторной хижине без окон, оставив за дверью часового, Лизе пришлосьдолго ухаживать за своими друзьями, пытаясь привести их в чувство. Воды недали, она только и могла, что вытащить кляпы, распутать узлы и осторожнорастирать руки и ноги, пока Гюлизар-ханым и Баграм не пришли в себя.

– Проклятый Мансур! – простонал армянин, тяжело переводядух.

– Но откуда же он проведал? – охая, отозвалась его сестра. –Ведь никто, кроме нас, не знал, куда мы идем!

– Может быть, за нами следили? – предположил Баграм, садясьи ощупывая ссадины от веревок на запястьях. – Или тот делибаш[78], коего тынаняла, обвел тебя вокруг пальца?

Гюлизар-ханым за голову схватилась:

– Быть того не может!..

– Да о чем вы? – не выдержала Лиза. – Кто он, Мансур? Тотбородатый, который меня подкараулил у развалин?

– Да, я сразу узнал его, – с тоской ответил Баграм. – Но намнакрепко заткнули рты, и я мог только беспомощно смотреть, как ты доверчивобежишь в его ловушку…

– Да кто ж он таков? Неприятель Сеид-Гирея?

– О, еще какой! Правда, всего полгода назад я частеньковстречал его в Хатырша-Сарае. Тогда Ахмет Мансур числился среди лучших друзейгосподина нашего, султана!

– Проклятый айдамах! – проворчала Гюлизар-ханым. –Нечестивый предатель!

– Ну, будь же справедлива, сестра моя Гоар, – усмехнулсяБаграм, – ведь если кого-то и можно называть предателями, то в первую очередь,пожалуй, Гиреев!..

Гюлизар-ханым яростно сверкнула глазами, но, не найдя чтосказать, только недовольно отвернулась, когда Лиза принялась еще настойчивеедопытываться, кто же такой Мансур.

И вот что поведал Баграм.

* * *

Два брата Мансуры находились в дружеских отношениях сСеид-Гиреем, подобно предкам своим. Особенно Ахмет, самый старший иразумнейший, был настолько близок к хану, что почти не разлучался с ним.