– Помни, Гюрд, спасая чужую руку, сам не хватайся за змею, –чуть насмешливо произнес высокий, мягкий голос, и Лиза увидела Баграма,которого прежде не замечала, хотя он тенью стоял за спиною Сеид-Гирея. И тут жетон его стал серьезен. – Гюрд спас отраду твоего взора, о господин. СмертьРюкийе-ханым была бы ужасна и мучительна, ибо сейчас яд скорпионов особеннострашен. Надо найти того, кто подстроил эту ловушку… – Он вдруг осекся, и Лиза,проследив за его взглядом, успела заметить, каким серым вдруг стал лобГюлизар-ханым под черным покрывалом.

«Что с нею?» – подумала мельком. Но тут заговорилСеид-Гирей, и ноги у Лизы задрожали, ибо она только сейчас сообразила, что спасее тот самый Гюрд Беязь, от которого так остерегал Баграм. Но почему у негоголубые глаза?

– Благодарю тебя, брат, – произнес Сеид-Гирей. – Мне дорогажизнь этой женщины. – Он долго молчал, пытаясь справиться то ли с яростью, толи с волнением. Все, будто окаменев, ждали, когда он заговорит вновь. – Сейчася не могу найти слов, чтобы высказать свою признательность, но позднее призовутебя, и ты узришь ее меру. А теперь я хотел бы остаться наедине с Рюкийе-ханым.– Он подал ей руку и вдруг вскрикнул: – Что с ней?

Баграм обернулся и ахнул.

Лиза, впрозелень бледная, качалась, словно былинка на ветру,ловя руками пустоту и изо всех сил стараясь не упасть. Сеид-Гирей попыталсяподхватить ее, но она шатнулась от него к Баграму, уцепилась, как утопающая засоломинку.

– Баграм! Мне плохо, мне…

Судорога прервала ее слова. Она согнулась в припадкестрашной рвоты, извергая на мраморные ступени черную смесь кофе, рахат-лукума,шербета, нуги и прочих сладостей, которыми угощалась утром.

Лицо Сеид-Гирея вмиг сделалось столь же бледным, как лицоРюкийе, он взглянул на Баграма исполненным муки взором.

– Что это? Ее укусил скорпион?!

Баграм хотел что-то сказать, но не смог: горло перехватило.Вместо него ответила Гюлизар-ханым:

– Нет, о господин! Рюкийе-ханым не отравлена, Аллахкемеретли! Она беременна!

– Не хочу, не хочу… не хочу!

Лиза подняла опухшее, землистое лицо и, с трудом шевеляонемевшими губами, простонала:

– Помоги мне, эффенди Баграм! Помоги мне, или, клянусьБогом, я удавлюсь вот этими шелковыми покрывалами, или перегрызу жилы на руках,чтобы по капле выпустить всю свою кровь! Я не хочу этого ребенка, слышите? Я нехочу, чтобы он родился!

Лиза со стоном уткнулась в подушку. Ей чудилось, что еезавязали в мешок и бросили в воду, и вот уже мокрая грубая ткань облепила тело,вытесняя последний глоток воздуха… Все ее надежды на спасение вмиг оказалисьбеспочвенными, напрасными, а она сама навеки прикованной к этому ложу, этимпокоям, этому дворцу, этой жизни. К этому человеку! И еще более, чемСеид-Гирея, она ненавидела сейчас себя, свое тело за то, что в потокахнаслаждения не распознала проникновения отравы, коей долженствовало теперьпрорасти из ее чрева губительным сорняком. Этот день боли и страданий стал длянее началом тяжкого очищения. Словно бы вместе с желчью и кровью из нееизверглись нега и расслабленность последних месяцев. Не то грех, что онапозволяла телу роздых после своих долгих странствий; то грех, что она сталанаходить наслаждение в рабстве, ибо при том, что на пиастры Сеид-Гирея былокуплено ее тело, на его изощренный и жестокий пыл чуть не стала куплена еедуша.

Подошел Баграм, поднял похолодевшую руку Лизы, стиснул вялыепальцы.

– Ты не должна стыдиться меня, Рюкийе. По возрасту я гожусьтебе в отцы, я лекарь… к тому же не мужчина. Уже несколько дней я подмешиваю втвое питье капли тентю-хара, сок красных можжевеловых ягод, спорынью, полынь,пижму. Это очень сильное средство, но, увы, ничего, кроме обильной рвоты, онопока не вызвало. Но знаю, достоверно знаю одно: тебе не выносить этого ребенка.Звезды отвратили от него свои взоры, как ты отвратила свое сердце от его отца.Однако же мне неведомо, когда твое чрево извергнет сей плод.

– Я не хочу ждать! – От слов Баграма у Лизы втрое прибылосил. – Не хочу! Что мы еще можем сделать?

Баграм быстро, словно бы в нерешительности, оглянулся наГюлизар-ханым, и глаза у нее будто стали еще больше от страха, ибо то, чтопрочла она на лице брата, безмерно напугало ее.

– Думаю, русские женщины тоже знают, что можно попариться вбане, чтобы вызвать выкидыш. Кроме того, есть еще одно средство…

– Я готова. – Лиза рывком села, откинула покрывало, спускаяна пол дрожащие ноги. – Пойдем прямо сейчас.

– Беда в том, – чуть слышно проговорила Гюлизар-ханым, – чтотеперь тебе нельзя посещать дворцовые хамамы. Если Сеид-Гирей прознает, что тыпарилась, а потом выкинула, он всех нас троих насадит на один кол!

– Но что же делать?! – Слезы хлынули из глаз Лизы отслабости, от рухнувшей надежды.

И вдруг она увидела промельк улыбки на лице Баграма.

– Наверное, искать другой хамам, не так ли?..

* * *

Казалось, следующий день равнялся году!

Гюлизар-ханым исчезла с самого утра. Лиза догадывалась –почему, но она никак не предполагала, что искать баню в таком невеликомгородке, как Эски-Кырым, долго.

Настал вечер, дворец погрузился в тишину, отходя ко сну. Кэтому времени Лиза настолько изнемогла от беспокойства, что еле нашла в себесилы повернуть голову на звук открывшейся двери. Появились Гюлизар-ханым иБаграм.

– Ну что?! – воскликнула она.

Гюлизар-ханым знаком призвала к молчанию. Проворно облачилаЛизу в полосатую татарскую рубаху, шальвары, сапожки, торопливо заплела косу инакинула на голову покрывало, потом потянула за собою к двери, ведущей вмыльню.

– Мало ли кто может в коридорах подслушивать! А если донесутсултану?!

– Но ведь за стеною покои Чечек, – возразила Лиза.

– Эта глупая курица давно спит, – ничуть не понижая голоса,отмахнулась Гюлизар-ханым. – Теперь слушай, Рюкийе. Я все устроила. Самапонимаешь, нелегко это было, но, думаю, все обойдется.

– Дождемся полуночи, когда все уж наверняка уснут, ивыскользнем…

– Ждать некогда, – покачала головою Гюлизар-ханым. – Иначене успеем обернуться до утра: идти далеко. Да и не верится, что нам втроемудастся проскочить через посты. Сама посуди, ведь у каждой двери стерегут!