– Зачем мне твоя жена, Семён?

– А если найдешь ее вдруг живую, то передавай привет. Насчет ее здоровья не подскажу – не общаемся с самого развода, двадцать лет. А то вдруг что-то с ней по моей вине? – не унимался Багов.

– Сядь, – приказал Гуров.

Багов с силой дернул на себя коробку и рывком поднял ее со стола. Она была очень тяжелой, и даже он, здоровый крепкий мужик, управлялся с нею с трудом. Поставив коробку в шкаф, Багов закрыл створки, вернулся к столу и опустился на стул.

– У меня работа такая, – жестко произнес Гуров.

– Какая «такая»? – усмехнулся Багов.

– Задавать неудобные вопросы. Ты прав – я должен прикинуть все варианты.

– Ты и прикинул.

– Прекрати, Семён, – скривился Гуров. – Ну не идет тебе. Нормально же сидели, чего ты устраиваешь тут? Чем я тебя обидел? Спросил, не знал ли ты, что за стеной в твоем доме живет мумия? Этот вопрос тебе не понравился? Или тебя вдруг напрягло, что я сфотографировал нужные для следствия документы? Ну? Чего молчишь?

Багов смотрел в пол.

– Меня четырнадцать лет обвиняли черт-те в чем, – тихо ответил он. – Кляли на чем свет стоит.

– Да кто же тебя проклинал?

– Соседи, кто же еще. Ненавидели. Грозили перестрелять все мое зверье. Кричали, что отравят. И все почему? «На лестничной площадке воняет! Житья от твоих уродов нет!» И это я еще самые мягкие выражения употребляю. А хочешь знать правду, Лев Иванович?

– Ну давай, – вздохнул Гуров.

– Не настолько уж сильно пахло из моей квартиры, – припечатал Багов. – Может, запах и был, но не такой сильный, чтобы кто-то задыхался. Ты хоть раз задумался о том, что если из-за моей двери тошнотворно пахло, то почему меня не выселили сразу после первой проверки?

Гуров мотнул головой. Нет, он не задумывался. Даже мысли такой не было. Был занят другим, наверное.

– Да потому что все, кто приходил меня проверять, видели, чем я занимаюсь. Это раз. И носы не зажимали, потому что им тут же становилось ясно, что все дело в людях. Не любят у нас таких… как я.

– А какой ты, Семён? – подался вперед Гуров.

– А ты сам не видишь? Такой, каким меня считают. Больной на всю голову. Мешающий жить другим. А теперь еще и труп на меня повесить хочешь. Эх…

Гуров понимал, что гложет Багова. Понимал его обиду на человечество. Он и сам сталкивался с теми, кто всячески задевал тех, кто от них отличается, и не давал им спокойно жить. Соседей Багова по этажу он мог понять, но если все обстояло именно так, как рассказал Семён, то дело плохо. Гуров вспомнил, что каждый раз, встречая Багова на улице, не отвлекался на что-то неприятное, что могло от него исходить. Сосед не источал вонь, всегда выглядел опрятно. Разве что одежда была поношенной да щетина на лице.

Внезапно разбудив в Семёне старые обиды, Гуров решил сменить тему. Он все-таки надеялся, что тот не станет считать его врагом, а такое, кажется, уже произошло.

Гуров потянулся к миске с фруктами:

– Сад у тебя, говоришь?

Багов с подозрением наблюдал, как смачно Гуров вгрызается в яблоко.

– А что? – спросил он.

– Богатый ты человек, Сеня, – с удовольствием произнес Гуров. – Свежий воздух, вольеры, яблони… А мне вот теперь носись со своим расследованием.

Багов не понимал. Он вопросительно посмотрел на бывшего соседа.

– Не хотел тебя обидеть, – сказал Гуров. – И про то, что тебя оговорили, не знал. А ты тоже хорош – мог бы поделиться.

Багов безнадежно махнул рукой. Мол, иди-ка ты, Лев Иванович, мимо. О какой вере в доброту может идти речь?

– И труп вешать я на тебя не собирался. Его в стене закрыли очень давно. На нем одежда, которая давно вышла из моды.

– А зачем тогда спрашивал про ремонт? – нахмурился Багов.

– Ну а вдруг ты наткнулся на тело, а в полицию не пошел? Да ну, Семён, по кругу ходим. Ты мне расскажи, как ты квартиру купил. Как там этого человека звали?

Багова «отпустило». Лицо разгладилось, сошло хмурое выражение. И позу он принял более открытую – повернулся к Гурову хоть и слегка, но тем самым показывая, что принял условные извинения.

– Трифонов. Иван Алексеевич. Как сейчас помню. Продавал-то квартиру он, но вот всеми документами занималась его дочь. Она тогда во Франции жила, с мужем, но специально ради продажи прилетела в Москву. Трифонов был в возрасте, она, видно, решила не доверять пожилому отцу сделку. Он потом к ней переезжать собирался, во Францию.

– А ты, случайно, не в курсе, как долго этот Трифонов жил в квартире?

– В курсе, – тут же откликнулся Семён. – Как сейчас помню его слова, что он в этом доме с самого начала. Как только построили, так они с женой и въехали.

– Опиши его. Может, мы виделись.

– Кого? Трифонова? Да обычный мужик. Лысоватый. Худой. Щуплый. Дочь – та другая: высокая, видная. Красивая. Очень деловая.

– А ее контакты у тебя сохранились?

– Да были где-то…

Из шкафа появилась знакомая коробка. На этот раз Багов достал оттуда общую тетрадь, из которой вывалились всевозможные справки.

– Я, правда, не знаю, может, этот номер уже недействительный… Запиши. И номер Трифонова тоже. Я тогда все записал. Елена, а фамилия Камбер. Я тогда еще подумал, что не имя, а смех какой-то. Елена Ивановна Трифонова-Камбер. Какая-то головка сыра, а не имя.

– А где именно во Франции она живет, ты, случайно, не запомнил?

– Да тут и запоминать нечего, – хмыкнул Багов. – Париж, окраина. Она сама говорила, что в центре столицы без денег делать нечего. А работает она в торговле. Продает по интернету в Россию всякое французское барахло. Она и мне предлагала: «Могу достать все прямо с полок магазинов. От некоторых продуктов до зубной пасты». Визитка ее была где-то, погоди.

Он снова нырнул в коробку и через минуту сунул в руку Гурова визитку из плотного картона. На бледно-желтом фоне красовалась черная надпись «Elena».

– У тебя прям все схвачено, – поразился Гуров. – Все имена помнишь, каждый шаг отмечен.

– Так я же старшим аналитиком раньше был, – объяснил Багов. – Да и вообще, я с детства стихи с лету запоминал. Ни разу не учил, пару раз прочел – и сразу к доске. Всех своих животных помню по именам и датам рождения, а их через мои руки прошло около сотни. Пользуйся, полиция. Ну что, завоевал я твое доверие?

В Москву Гуров уезжал без чувства выполненного долга. Пока что Багова подозревать было