Иду прямиком ккассе.

–«Абсолют»,– говорю якассиру, указывая навитрину позади него.

Кассир задерживает взгляд намоей промокшей одежде. Наверное, япохожа насумасшедшую. Какбы то нибыло, юноша поворачивается, открывает замок, сдвигает стекло идостает бутылку водки. Ставит наленту исобирается снова запереть витрину.

–Мне весь «Абсолют», пожалуйста,– говорюя.

Кассир останавливается исмотрит наменя вовсе глаза. Ему должно быть немногим больше двадцати: все еще по-детски округлые щеки, кожа испещрена следами отпрыщей.

–Вкаком смысле?

–Все бутылки водки «Абсолют».

Юноша растерянно смотрит наменя, густо краснеет ине отвечает.

Вздыхаю.

–Это супермаркет илимузей?

–Эм… супермаркет,– бормочетон.

–Втаком случае дайте мне, пожалуйста, все бутылки водки «Абсолют», которые стоят навитрине увас заспиной. Их семь.

Мне всегда хорошо давалась математика. Это единственная похвала, которую якогда-либо слышала отсвоего отца.

Достаю избумажника банковскую карту икладу наленту. После паузы кассир поворачивается комне спиной ивынимает извитрины бутылки, потом раскладывает их подвум большим пластиковым пакетам, которые, какон говорит, стоят потридцать центов заштуку. Расплачиваюсь иухожу. Мое «всего доброго» остается безответа.

Дома явключаю повсюду свет. Одну бутылку водки ставлю настолик вгостиной, остальные семь– вморозилку, предварительно переложив все замороженные продукты враковину.

Дэвид Боуи наблюдает замной изугла. Глаза свертикальными зрачками полны недоверия. Целую кота макушку ислышу вответ вопросительное мяуканье.

–Слишком долго объяснять, мой мальчик.

Иду вванную, где проглатываю две таблетки успокоительного изапиваю их большим стаканом воды. Потом возвращаюсь вгостиную. Опускаюсь начетвереньки илезу задиван, чтобы снова включить колонки. Хозяйка квартиры их так ине забрала. Срываю желтое полотно сафриканскими мотивами, которым накрыла неразобранные коробки свещами, доставленные изАмерики. Отталкиваю их всторону одна задругой, пока ненахожу нужную. Она стоит всамом углу, тщательно упакованная совсех сторон. Сбоку, кроме красной наклейки снадписью «Осторожно, хрупкий груз», черным маркером выведена всего одна буква: «Ф». Отрываю ленту исклоняюсь надкоробкой. Меня колотит дрожь, какпри лихорадке. Несколько секунд стою, несмея прикоснуться, азатем медленно достаю покрытый наклейками футляр. Сажусь надиван иоткрываю его. Любовно поглаживаю дешевые блестки, апотом касаюсь букв, выгравированных наобратной стороне гитары. Они немного стерлись отстарости, ноих все еще можно разобрать.

Феникс.

Я больше небоюсь бури своих чувств. Больше небоюсь панических атак. Больше незадыхаюсь– наоборот, яеще никогда недышала так свободно! Беру состола бутылку водки и, отшвырнув крышечку напол, делаю три больших глотка прямо изгорлышка. Потом возвращаю настол. Жидкость теплая. Вздрагиваю, несмотря нато, что меня пронизывает жар. Сколько лет яне пила, сколько лет нечувствовала, какпо венам разливается предательская ядовитая сладость? Знаю, выпивка– самый трусливый способ бегства. Беру ноту нарасстроенном инструменте. Шестая струна, самая низкая. Видеальной белоснежной гостиной она звучит особенно фальшиво. Поэтому яулыбаюсь сквозь слезы ишепчу:

–Давно невиделись, малышка.

Отрывок изинтервью Скарлетт Смит-Ривьер, Rock Collections, сентябрь 2012

–Откуда вы черпаете вдохновение?

Скарлетт С.-Р. (смеется): Если яотвечу честно, все снова скажут, что ясумасшедшая…

–Авы попробуйте.

Скарлетт С.-Р.: Хорошо… Уменя есть одно место, место после конца света. Своего рода пляж, нотам все черное– ипесок, инебо, иокеан… Трудно сказать, где кончается земля иначинается небо. Ятам одна имне холодно. (Молчание.) Яни очем ини оком недумаю… Апотом вдруг слышу грохот, откоторого содрогается небо иземля… Грохот исходит отогромной черной волны. Яее невижу, ночувствую, иее ледяное дыхание пробирает меня досамых костей. Это волна– воплощение жестокости, воплощение всего гнева, который якогда-либо испытывала, воплощение всего, что меня возмущало, всех унижений, которым меня подвергала жизнь… (Молчание.) Воплощение страданий– нетолько моих, ноичужих… Честно говоря, яникогда непонимала, какиз ярости итьмы может возникнуть искусство, ноязнаю, что прекрасное исходит оттуда. Ия знаю, что должна бороться. Если яне боюсь, если нелгу, то мне удается укротить темную волну, превратить ее вочто-то хорошее– вмузыку, поэзию. Ноесли однажды яничего несделаю ипозволю этой волне накрыть себя…

–То что случится тогда?

Скарлетт С.-Р.(смеясь): Тьма поглотит меня… Инаконец воцарится тишина.

* * *

* * *

* * *

Открываю глаза ивижу небо. Нитебе краешка дымохода, нипарижской шиферной крыши, ниугла дома иликадки сгеранью– только квадрат идеально голубого летнего неба. Такогоже чистого иясного, какавгустовское небо надпляжем Наррагансетт.