водки в местном магазине, сел на трактор и поехал в соседнюю деревню за самогоном к своему родственнику. На обратном пути с объемистой бутылью был взят в спецприемник. И сидел он, глядя в окошко и комментируя местную жизнь: «Вон Катька пошла корову доить, а этот-то, Ефим, уже пьяный с утра, идет, спотыкается…»

Мне дали котельную где-то во дворах за Театром на Таганке. Это был подвал с огромными шумными котлами, одетыми в цемент, и небольшой комнаткой в конце. Первый раз я там, как и положено, заночевал, но где-то в десятом часу вечера ко мне постучали. Я, подумав, что это начальство, открыл. На ступеньках выше меня стояла пара алкоголиков, которые хотели зайти ко мне и распить на троих бутылку, как они, видимо, делали с другими моими напарниками. Я их не пустил и получил ногой в лицо… Догонять я их не стал, а, стерев кровь с лица, пошел спать. Уснуть от боли и шума так толком и не удалось, так что я обдумывал почти всю ночь свое положение и пришел к выводу, что в принципе тут опасно. Конечно, я должен был смотреть за температурой в котле, но, с одной стороны, она оставалась сама по себе совершенно постоянной и мне нечего было регулировать, с другой стороны, если вдруг рванет, а произойти это может внезапно и при моем присутствии, лучше уж пусть без меня. Больше я там не ночевал, за исключением одного раза, когда мы разругались с Катиной мамашей и, купив надувной матрас, провели там пару ночей. Матрас, как ему, подлецу, и положено, все время сдувался, и мы оказывались на бетоне… Таким образом, я просто приезжал вступить в свою смену, расписывался, сидел часа два, чтобы встретить случайного проверяющего, и уезжал домой. Никаких сменщиков и тех, кто мне сдавал дежурство, я ни разу не видел… Так же поступал со своей котельной, которая была рядом с моей, и Шуруп, поэтому на работе мы с ним никогда не встречались.

Булгаков. Нехорошая квартира

В 1973 году вышло первое советское издание «Мастера и Маргариты», а в первой половине 1980-х его несколько раз переиздали, и все подсели на этот беспримерный и выдающийся роман. Все грезили быть Мастерами и Маргаритами, постоянно цитировали то про разлитое подсолнечное масло, то про то, чтобы не читать советских газет, вспоминая уже «Собачье сердце». Булгаков и его чертовщина овладели всей интеллигенцией и молодежью, которая еще не была ознакомлена с гениальнейшим Михаилом Афанасьевичем и героями его произведений. Но первым, кто мне открыл этот мир, был Крока. В постоянных цитатах, которыми он обменивался с Шапоклячкой, Пахомом, Леной Кэт, чувствовалось, что Сергей и восхищен этим мне тогда неведомым романом, и очень много знает об Иисусе Христе, и себя втайне считает неким Мастером…

Надо сказать, что Воланд воспринимался с большой симпатией тогда и не вызывал споров, настолько точно была прописана эта фигура, противостоящая не столько всему божественному, сколько мерзости советской власти. А вот фигура Иешуа вызывала чувство именно божественной мудрости, вселенской печали, простоты, сопричастности земной его жизни и сострадания в его конфликте с религиозными фанатиками, зигзагами мерзкого политиканства и бессмысленностью всех устоев общества. И именно он, этот роман, привел к вере значительную часть интеллигенции в то время. Не иконы, обряды, ханжеские проповеди попов, золотые купола или воспоминания о сорока сороков, а именно этот вроде бы довольно светский роман, где Мастер прозревает и доказывает всем своим подвижническим трудом то, что мы уже к тому времени привыкли читать в суконном новозаветном изложении, а Маргарита, связавшись с забавной компанией Воланда, испытывает чудеса, невозможные даже в фантазиях скучных, затюканных казенной пропагандой советских людей. Уйма хиппарей, правда в основном довольно ограниченные люди, стали ездить по монастырям, ходить в церкви, сами становиться священниками и монахами. В том числе Герцог, Иштван Ужгородский и прочие. Множество, однако, долгие годы все же отдавались восточным практикам и всяким Раджнишам и «Бхагаватгитам» с «Харе Кришнами», но и там более умные предпочитали всему этому даосизм…

Результатом таких увлечений стали паломничества в «нехорошую квартиру» на Большой Садовой в доме 10, где теперь музей. Вначале, когда мы ходили туда с Крокой, был подъезд как подъезд, без надписей и паломников. А потом, в конце 80-х, потоком полилась сюда молодежь, выписывая и изрисовывая все стены до последнего этажа, где находилась необитаемая квартира под номером 50.

Напомню, что в СССР подъезды не имели замков и только в редких элитных кооперативных домах сидели при входе вахтеры (иногда тоже волосатые, но по большей части старушки и отставники-военные). Помню, и мы несколько раз ходили в булгаковский дом, один раз с Женькой Беляевской и Йоргом, который нас снимал на редкостную тогда цветную фотопленку. Все стены были тогда исписаны всякими цитатами, дилетантскими рисунками Воланда, Мастера и Бегемота, и живого места уже не было. Как и впоследствии на Стене Цоя на Арбате, народ начинал рисовать поверх старых надписей и рисунков, выражая свое восхищение великим произведением.

Скватты

Года с 1986-го, но более всего в 1987-м, когда волосатые стали больше внедряться в дворницкую жизнь ЖЭКов, они стали замечать, что многие дома в центре стоят пустые, либо целиком, либо этажами. И хотя иногда в них была отключена горячая вода, но канализация, отопление, холодная вода и электричество функционировали. Для хиппарей, которые привыкли месяцами жить без удобств на трассе, в лесах и пустынях, дикарями, как говорили, на берегу моря, не воспользоваться такой возможностью и не организовать коммуны, о чем мы только мечтали и беспрестанно говорили, было просто грех. Мне кажется, что эта мысль пришла первому Поне, который, с одной стороны, видел множество таких домов, когда мы искали место для встречи нового, 1986 года, а с другой – почему-то тяготился жить дома с мамой, которая вроде бы его ничем не напрягала. Вход в его комнату был очень оригинальным – через дверцу шкафа, который был поставлен в коридоре так, что загораживал нормальный вход к нему. Обычную дверь при этом он снял и выбросил.

Так вот, Поня подговорил некоторых близких ему людей – Конфету, Шапокляк, Шурупа с Алисой, кого-то еще, и они заняли большую квартиру в одном таком доме, ныне снесенном, в Оружейном переулке. Мыться с горячей водой они ходили по очереди к рядом жившему на улице Фадеева Илье Гущину. Мы с Принцессой ездили туда пару раз, но однажды Миша Красноштан устроил там какую-то безобразную сцену, и желание навещать их у нас пропало.

Рядом, на 4-й Тверской-Ямской был еще один такой скватт, где жил Диоген со своей будущей женой Нахапетовой, Ленот и Тима с Сашей-журналисткой. Это была трехкомнатная квартира в доме под снос, где тоже были не все удобства, а соседнюю двухкомнатную занял Сольми с Масиком, которая впоследствии сторчалась. Судя по той инфе, что я недавно увидел в интернете, эта мода еще какое-то время держалась и даже в 90-е был один скватт на Петровке…

В 1989-м Антон Семенов с женой Татьяной нашли заброшенный дом на Цветном бульваре (в котором сейчас марокканский ресторан), договорился в ЖЭКе и устроил там в четырехкомнатной квартире свою мастерскую, где он много писал городские пейзажи для своего диплома в Педагогическом институте им. Ленина. Потом там поселился Славик Волшебник со своей новой женой красавицей Леной Крокодилом, но в другой квартире. С Антоном жил Кирилл Минин, его друг детства и сосед по Матвеевскому, но он же его и «спалил», дав ключи каким-то торчкам, из-за которых пришла милиция в 1994 году и опечатала квартиру вместе с картинами…

Говорят, что много было скваттов в конце 80-х и позже в центре Питера.

И снова Крым

В конце июня 1987-го мы с женой отправились в Крым в тот самый домик, в котором в предыдущем году я жил с Принцессой и злополучным Честновым. Ехали через Киев и Чернигов. Чернигов мы посетили исключительно потому, что там в городском театре работал балетмейстером мой армейский друг Саша Хорошилов, который и в армии командовал взводом артистов из Дома культуры строителей Байконура. В Киеве, в котором я