А с Мирой нужно что-то делать. Нельзя ее надолго оставлять. Натешился, зверю дал порезвиться, да и хватит.

Он добежал до бочки, зачерпнул студеной, желтоватой, настоявшейся на коре и листьях воде и одним махом опрокинул на себя бадью. А потом ещё одну, и еще…

И снова перед глазами воспоминание мелькнуло: лицо девичье, стан тонкий, груди налитые… Рагж! Штефан громко выругался и, не в силах совладать с тоской, охватившей душу, сунул голову в ледяную воду.

– А чего это вы, командир, с утра пораньше из теплой постельки да в студеной водичке плещетесь? – послышался ехидный голос.

Штефан стремительно вынырнул и оглянулся. Ну конечно. Гойко. Кто ещё мог подкрасться так незаметно?

– А тебе чего не спится? – вопросом на вопрос ответил он.

– Да вот, решил по окрестностям прогуляться, покумекать, что тут к чему.

– Покумекал?

– Ну, есть маленько.

– И кто она?

Штефан провел ладонями по мокрым волосам.

– Вы о ком, командир?

– Та, из-за которой ты ночами по двору бродишь.

Он прищурился и посмотрел на Гойко, наблюдая, как вспыхивают худые щеки, как ярко алеют оттопыренные уши, как заливается румянцем лицо его бывшего вестового. Штефан знал эту особенность Гойко. Тот всегда краснел вот так, чуть ли не всем телом, и парни любили дразнить его, называя даной Гойкой.

– Да есть тут одна, – не стал отпираться вестовой. – Златой кличут. Ох и красивая девка! Я бы на такой женился. Одна коса чего стоит, куда там варнийским бабам! И стать. Такая целый полк сыновей родит. Как думаете, милорд, пойдет она за меня?

Штефан усмехнулся. Молодой Гойко. Горячий, влюбчивый. Глупый…

– А чего ж не пойти? – ответил он. – Пойдет. Бабье дело такое – кто предложит, за того и выйдет. Только ты не торопись. Жениться всегда успеешь, приглядись пока, обстановку разведай, на характер посмотри-проверь. А дальше видно будет. Если не передумаешь – выделю дом в деревне, чтобы было куда молодую жену привести.

– Спасибо, командир, – Гойко покраснел еще сильнее, а потом вдруг подошел к бочке и сунул свою лохматую голову в воду.

Штефан хмыкнул. Похоже, от любовной лихорадки одно лекарство – ледяная водица.

– Ох, хорошо! – вынырнув, крикнул Гойко. – А что, милорд, ваша-то краля надолго пожаловала?

Бранимиру Гойко не жаловал. Вот как старый Берден Штефану от дома отказал, так Гойко за него и обиделся, и обиду эту на Миру перенес.

– Пока не знаю, – направляясь к дому, ответил Штефан.

Он и правда не знал. Как-то не до того было. Закружило его, затянуло в омут, всю власть зверю отдал, позволил тому натешиться. А сейчас вот отрезвление пришло. И раскаянием затопило. Особенно, когда про Илинку вспоминал. И так горько на душе делалось. И страшно. Где она сейчас? Куда подалась, в какие края? И как одна выживет? Ее ведь любой обидеть может, а она и слова в ответ не вымолвит.

Штефан стиснул кулаки. Одна мысль о том, что девчонка бредет одна по дорогам Стобарда, причиняла ему физическую боль. Почему она сбежала?

Глупый вопрос. Гордая. Не вынесла, что он ее на Миру променял. А как было не променять, если зверь дурниной воет, покоя не дает? Один раз он его сдержал, а дальше что?

– Что-то не так, командир? – настороженно спросил идущий рядом Гойко.

Все не так. Душа не на месте. Стоило только из угара животного вынырнуть, как маета одолела. Точит и точит. Бедой грозит.

– Это из-за покушений? – не отставал Гойко, и Штефан кивнул.

Не признаваться же, что из-за девчонки безродной мучается?

– Не стоит, милорд. Мы вас в обиду не дадим. Все это осиное гнездо разворошим, всех на чистую воду выведем.

Да некого уже выводить. После той записки, что Илинка оставила, он сам все решил. По-своему. Нет больше ни Салты, ни Лершика, ни Владко. От болотной лихорадки померли. Не стал он ждать, пока дознаватели их допросят. Если девчонку немую свидетельствовать против него заставляли, то уж этих обязательно разговорили бы. И доказательства его «измены императору» сумели бы добыть. Вот и пришлось яд дорника использовать. Старое средство, надежное, ни один дознаватель не подкопается. К тому же и в тюрьму его пронести несложно оказалось, Бранко легко справился. Осталось только до Стрена добраться, но тот опасливый, забился в нору, охраной себя окружил и из Старкона носа не кажет. Ну да ничего. Он терпеливый, подождет.

– Ладно, Гойко. Буди парней, задание у меня для вас будет, – поднявшись по ступеням, сказал Штефан. – И Кражича найди. Пусть ко мне зайдет.

– Слушаюсь, командир, – сверкнул улыбкой Гойко, и уши его оттопырились ещё больше. Не иначе, от усердия.

Штефан хмыкнул и пошел к кабинету. Пора было браться за дела.

***

– Штефан, что ты такое говоришь?

Бранимира смотрела на него с плохо скрытой обидой. Ее красивое лицо исказила неприятная гримаса, пухлые губы искривились, казалось, ещё немного, и девушка расплачется, но он знал, что слезы – это не про Миру.

– Куда ты собрался? А как же я? Неужели я для тебя ничего не значу?

Бранимира поднялась из-за стола, оставив завтрак нетронутым, и подошла ближе, уставилась непроницаемыми глазами, словно пытаясь зачаровать его своим темным, тяжелым взглядом. А может, и пыталась? Что он знает об этой женщине? Какие мысли скрываются в ее белокурой головке? Сейчас, когда жар плоти немного утих, он уже мог рассуждать здраво, и любое слово и движение Миры казались ему подозрительными. Зачем он ей? Если раньше, когда перед ним заискивали и его общества искали, Бранимире он оказался не нужен, то что она делает в его замке сейчас? Почему приехала и что заставляет ее оставаться с ним? Да, он богат. Кроны всегда входили в число самых богатых родов Олдена, но война помогла ему ещё больше приумножить достояние предков, и теперь Штефан лишь немногим уступал императору. Но ведь деньги для Миры не главное. Она всегда была честолюбива, а что может дать брак с опальным генералом, оставшимся не у дел?

– Перестань, Мира, – поморщился он. – Тебе не идет.

– Зачем ты так, Штефан? – Бранимира смотрела на него в упор, и в ее лице было что-то, что заставило его напрячься. – Я ведь пожертвовала своим добрым именем, ослушалась отца, – высокий голос напоминал звон тетивы варнийского лука. – Я целую седмицу тряслась по ужасным дорогам твоей провинции, а ты говоришь, что оставляешь меня? Одну?

Мира чуть наклонилась вперед, выставляя на обозрение колыхнувшуюся в низком вырезе платья грудь, и зверь настороженно замер, принюхиваясь, выползая из-под кожи когтями, удлиняя клыки, меняя зрение. Штефану пришлось приложить усилие, чтобы взять под контроль взбесившегося в этом проклятом замке зверя. Наверное, он еще и поэтому хотел уехать. Устал сражаться со своей сущностью, надоело постоянно бороться с самим собой. Порой ему казалось, что было бы легче, если бы зверь мог принимать истинный облик. Тогда ему удавалось бы разграничивать свою жизнь и жизнь зверя. Но увы. Времена, когда арны могли перевоплощаться в гигантских волков, остались в прошлом. Да и были ли они, эти времена?