Юрий подергал калитку, потом просунул руку через забор иповернул щеколду. Замусоренный дворик, кругом валяются окурки, на завалинкеаккуратно выстроились бутылки – десятка три, не меньше. Все-таки, наверное, какАлёна и опасалась, ее сестрица принимала тут большое количество гостей!

Но сейчас двор был пуст. Окна в доме завешены, такоевпечатление, что там все спят мертвым сном. Нет, не все: вот в этом окне рядомс крылечком видна полоса яркого, прямо-таки режущего света.

Юрий осторожно поднялся по ступенькам, перешагнув однупровалившуюся, и уже занес было руку постучать, как вдруг… как вдруг взгляд егоскользнул в щель между неплотно прикрытыми занавесками, и Юрий остолбенел.

Он увидел Алёну, раздетую догола Алёну, которую, заломив ейза спину руки, толкал к дивану невысокий, но необычайно широкоплечий парень.Парень тоже был голый. С дивана им азартно махал еще один голый – несколькорасплывшийся брюнет, в лице которого Юрию показалось что-то знакомое. Вследующее мгновение широкоплечий сильным тычком отправил девушку на диван, итотчас брюнет навалился на нее, широко расталкивая ей ноги, придавливая своейтяжестью. На него надвинулся широкоплечий, припал, проникая в него сзади.Белокурая грива спутанных волос девушки бестолково моталась по дивану…

Юрий грохнул кулаками в стекло, мгновенно выйдя из ступора,завопил что-то исступленно, нечленораздельно. Брызнули осколки.

В ту же минуту лязгнул засов изнутри, и Юрий едва успелсоскочить с крыльца, не то его сшибло бы стремительно распахнувшейся дверью. Ончуть не упал, наступив на какую-то скользкую палку, бросил вниз мгновенныйвзгляд – лопата. Схватил ее – и плашмя обрушил на голову крепкого парня,выскочившего на крыльцо с таким угрожающим видом, что сомневаться относительноего намерений не приходилось.

Парень завалился на ступеньки. Юрий мельком отметил, что онбыл вполне одет, и даже в камуфле охранника. Так же мельком ужаснулся,сообразив, что произошло бы, поверни он лопату хоть чуть-чуть боком. Раскроилбы парню голову, точно, вон как наточенно блестят края лопаты! И тотчас забылобо всем этом: держа нечаянно обретенное орудие наперевес, штыком вперед,ворвался в залитую светом комнатушку.

Голый широкоплечий рванулся было к нему, но едва успелувернуться от лопаты, споткнулся, упал… Голый черноволосый с жутко,отвратительно знакомым лицом, издав короткий визг, скатился с дивана. Алёна –какая-то странная, совершенно на себя не похожая, прикрытая длинными прядями,как леди Годива, уставилась на Юрия незнакомыми яростными глазами и вдруг, резковытянув руку, сунула ему что-то прямо в лицо.

Ударила ослепляющая, отнимающая дыхание, едкая струя. Юрийзажмурился, выронил лопату, вскинул руки, пытаясь защититься. В это мгновениечто-то тяжелое обрушилось на его голову – и он всем телом и всем лицом встретилпрохладу широких крашеных половиц.

Было десять часов вечера, когда Тамара наконец вскарабкаласьпо невообразимой лестнице, ведущей на чердачный этаж старинного купеческогодома на бывшей Маяковке, ныне – Рождественской улице. Раньше, во временанезапамятные, эта улица тоже звалась Рождественской, а в этом доме, как и всоседних, были номера. «Нумера», так сказать. По слухам, с веселыми девицами.Тамара вспомнила фотографии знаменитых Дмитриева и Карелина, запечатлевших дляпотомства нижегородскую старину. Судя по ним, эта безобразно крутая лестница небыла такой заплеванной и, наверное, не воняла в ту пору кошками. Но до чего жетяжело карабкаться!

Остановившись отдышаться перед дверью в общий коридормастерских, Тамара поглядела вниз, в пролет. Ничего себе высота! Идеальноеместо для самоубийства, только очень уж тут грязно.

Дверь была вся испещрена фамилиями художников. Тамаравспомнила, как не единожды приходила сюда делать репортажи. Не одна, кактеперь, а с солидной свитой: оператор, осветитель, помощники и тому подобные.Захотелось повернуться и трусливо убежать, но в это время дверь распахнулась ина пороге вырос Роман.

Может, Тамара и навоображала себя чего-то, но ей показалось,будто при виде ее Роман страшно обрадовался.

– Я вроде бы не звонила еще, – робко, как быоправдываясь, начала она, но Роман махнул рукой:

– Ничего, я уже десятый раз выхожу посмотреть, пришли вы илинет. Ужасно ждал, честное слово! Извините, я вперед пойду, ладно, – дорогупоказывать, а то в наших катакомбах…

«Катакомбы на высоте десятого этажа?» – с насмешкой думалаТамара, следуя за ним и стараясь не глядеть на его спину слишком пристально. Онбыл в белой майке и солдатских галифе старого образца, изрядно застиранных, аможет, выгоревших. На ногах высокие черные гетры и черные кроссовки. Полноевпечатление, что обут в солдатские сапоги. Сейчас таких не носят, все больше вботинках…

Вошли в мастерскую.

Она состояла из двух комнат, в первой царил скучный порядокв геометрическом стиле, зато вторая, куда вела низенькая дверка, завешаннаямешковиной, являла собой полный хаос: в беспорядке сваленные картины,подрамники и мольберты.

– Садитесь, – сказал Роман, указывая на огромныйпродавленный диван, сбоку от которого висело большое темное зеркало.

«Если лечь головой вон туда, то можно смотреться взеркало», – подумала Тамара и удивилась причуде хозяина.

– Выпьете чего-нибудь? – спросил Роман. – То естьу меня ничего такого особенного нет, только водка, но зато очень хорошая водка,знаете, «Нижегородская»? Со льдом – просто класс!

Не успела она сказать, что водки не пьет, что предпочитаетсухое вино, лучше всего «Мозельское», как в руке у нее оказался граненыйстакан, полный доверху. На поверхности трепыхалась льдинка, и Тамара с испугомприкоснулась губами к краю стакана.

Ничего страшного. Совсем ничего, даже очень вкусно! Тамарасделал глоток, потом, расхрабрившись, еще один.

Роман отпил полстакана и теперь смотрел на нее, склонивголову набок.

– Извините, а вы не кардиологом работаете? – спросилзаговорщически.

– Почему вдруг?! – изумилась Тамара, чувствуя враз иоблегчение, и разочарование, что он, оказывается, и понятия не имеет, что передним знаменитая Тамара Шестакова.

Некогда знаменитая! Sic transit gloria mundi[8]… Вот именно.