Прохор Лукич гонял экзаменуемую, как говорится, вдоль и поперек. И то ему взвесь, и это посчитай, и другое отмерь, да сколько выйдет товара на столько-то рублей, и отложи сперва три кило, убери потом половину, да добавь другого…

Наконец он замолчал, поправил на носу очки и повернулся к «зрителям»:

— Ну, что скажете? Кузьмовна, ты с деньгами у нас больше всех общаешься. Не подведет? — обратился он к кассирше.

— Да ну, Лукич, сам не видишь, что ли? Чтоб девка без опыта да образования так считала, я ни разу не видела. И опытный бы кто сто раз ошибся как ты её тут гонял, — махнула та рукой.

— Ладно… Конечно, тут всё ясно, это уж я так, — завмаг улыбнулся и снова глянул на Евдокию. — Ну иди, продавщица, пиши заявление о переводе на новую работу.

Губы у Евдокии мелко задрожали. Опустив голову, она молча села на табуретку, закрыла лицо руками, и плечи её затряслись.

— Дуська, да ты чего? — подскочила к ней Зинаида. — Радоваться надо, а она ревёт.

Подняв подругу, она прижала её к себе и повела в подсобку.

Поздно вечером, когда в избе все улеглись, Евдокия закрыла глаза и устало вздохнула: «Ну что, Андрей, вот твоя жена и продавщицей стала. Без единого класса образования. Можешь гордиться мной. Сейчас-то уж я наших детей подыму, ты не сомневайся… Ты там не волнуйся за нас, сейчас-то мы проживём…»

И так проживём

Поздней весной, отслужив положенные два года, вернулся из армии в родную деревню Борис Лузганов. Получилось так, что служить он уходил в армию советскую, а возвращался уже из армии российской. Не стало к этому времени такой страны, как Союз Советских Социалистических Республик. Да и вообще — много чего за эти два года изменилось на «гражданке».

Шоферские права категории «С» Борис получил ещё до армии, отучившись в районном ДОСААФ, поэтому все два года служил в автороте: крутил баранку на «шишиге», как называли они ГАЗ-66. С самого детства его тянуло к большим машинам, нравилось управлять ими, любил он скорость и ощущение власти над многотонной техникой.

Отец Бориса тоже был шофером, и сынишка частенько на каникулах мотался с ним в недальние рейсы, постоянно крутился рядом, когда тот ремонтировал свой старенький «сто тридцатый» ЗИЛ-самосвал, принюхиваясь к нравившемуся ему запаху автола. Так было до седьмого класса, пока отец одной студеной январской ночью не замерз насмерть в машине, попав в метель и завязнув в сугробах на какой-то дороге вдалеке от дома.

Побездельничав после демобилизации пару недель, Борис стал прикидывать, куда устраиваться на работу. В армии он добавил в свои права ещё «легковую» категорию, поэтому сейчас мог и на грузовике рулить, и на легковушке ездить. Впрочем, его мать ни того, ни другого для сына не хотела.

— Будешь всю жизнь в мазуте ходить да бензином вонять… — ворчала она на слова сына о шоферской работе, когда тот красный, разомлевший после бани, сидел на лавке возле дома. — Кому это надо? Ни одна девка на тебя не посмотрит.

— Ты-то на отца посмотрела, — лениво перечил сын. — Шофера́ всегда в почете были.

— Так, то раньше, а сейчас-то, сынок, времена совсем другие пошли. Иди в институт какой-нибудь поступай пока не поздно, после армии там, говорят, вне конкурса берут. Поди, уж пройдешь, не глупый же ты у меня, школу-то с двумя тройками только закончил. Ежели машины тебе эти так нравятся, так учись на какого-нибудь инженера автомобильного. Пущай в том же гараже, но начальником будешь.

— Ма, слушай, ну хорош уже, а… — поморщился Борис. — Не хочу я голову себе ерундой всякой забивать. Мне баранку крутить нравится, понимаешь? А не в кабинете сидеть…

— Это ты сейчас вот так рассуждаешь, пока молодой ещё. А будет тебе сорок-то с лишним, так локти кусать начнешь, скажешь, чего я, дурак, мать-покойницу не послушался.

Максим выпрямился на лавке:

— Какую ещё покойницу? — уставился он на мать. — Ты чего буробишь?

— Ну так, к тому-то времени помру уж, поди, — отвернулась та.

Голос её задрожал, и она вытерла тыльной стороной ладони глаза.

— Да ну тебя! — рассердился сын. — Ерунду какую-то говоришь. Тебе сколько лет-то? Ты же у меня молодая ещё, не старая совсем. В сорок пять баба ягодка опять… — засмеялся он и обнял мать за плечи.

— Ага… не слушаешь вот меня… Был бы отец жив, он бы тебе мозги вправил.

— Слушай, всё! Хорош! А то сейчас точно поругаемся. Отца ещё приплела… Я сказал, не нужны мне институты ихние, и хватит это обсуждать! Шофером проживу. Вон… или в совхоз к нам пойду, или в райцентре на автобазу устроюсь. Не всем с дипломами щеголять, простые работяги тоже нужны.

— Так это раньше они нужны были, работяги-то… Раньше-то время другое было, — опять начала мать. — Им и платили больше, чем инженера́м. А сейчас…

Борис молча встал и ушел в дом. Мать тоже замолчала, и до ужина они не разговаривали. Он сидел в своей комнате, слушал магнитофон и листал старые подшивки журнала «Техника молодежи», а мать возилась на кухне.

Наверное, все родители хотят, чтобы дети шли дальше их, добивались в жизни чего-то большего, а может, мать боялась, чтобы сын не повторил судьбу отца, ведь как ни крути а шоферская работа не такая уж и простая — мало, что ли, крестов да памятников вдоль дорог стоит. Но если чего вбил себе в голову ребенок, то просто так тоже не переубедишь. И через несколько дней мать сказала после завтрака:

— Если не хочешь в институт поступать, тогда уж хоть в город езжай работать, там возможностей-то побольше будет. К Анатолию можно сунуться, он, глядишь, подскажет что‑нибудь.

— А ты как? — допивая чай, спросил сын. — Тяжело одной-то будет.

Борис по правде жалел мать, считал, что ей одной тяжело всё делать по хозяйству: летом огород, зимой печку топить да снег грести. Он даже не против был, чтоб она нашла себе мужа нового, главное, чтоб заботился о ней, но та и думать в этом направлении не хотела, хотя и шел-то ей всего сорок шестой год, молодая ещё совсем.

— А чего я?.. С огородом да курями не управлюсь, что ли? Жила же я без тебя два года, пока ты в армии служил. Да и что ты, всю жизнь, что ли, при мне будешь? Всё равно ведь рано или поздно семьей надо будет обзаводиться. Отделишься… — мать собрала со стола