грязную посуду и отставила её в сторону. — Кстати, я вчера Верку Ситникову в магазине видела. Спрашивала она про тебя, как, дескать, там Боря после армии, возмужал, наверное…

Ситниковы жили на другом краю деревни. Верка — старшая дочь в их семействе, была на два года моложе Бориса. Он-то на неё особо внимания никогда и не обращал, а она нет‑нет да заглядывалась на него ещё со школы.

— Ей уж восемнадцать стукнуло, невеста настоящая, — продолжала мать. — Подумай, сынок, она девка неплохая, серьезная, не вертихвостка какая-нибудь, да и ты ей, похоже, глянешься.

Борис усмехнулся:

— Сама в город спроваживаешь, а тут же про Верку говоришь.

— Так одно другому не помеха. Дело ведь не в городе, а в том, что человек она неплохой. Их таких-то, кто путный, сейчас тоже не шибко много. А желание будет, так можете и вместе в город уехать.

— А чем она сейчас занимается?

— В институт поступила, в педагогический, на заочное. А сама в садик у нас устроилась, нянечкой пока. Может, сходишь к ней как-нибудь? Пообщаетесь…

— Да ну, мам… Рано мне ещё об этом думать, о невестах‑то, — встав, сын поцеловал мать в щеку и пошел к себе в комнату.

В принципе, в словах матери про город был свой резон, поэтому Борис решил прислушаться к её совету. «В город, конечно, съездить можно, обратно вернуться в любое время успею, — думал он, лёжа на кровати и обложившись журналами. — Там, может, и вправду вариантов с работой побольше будет. Да и вообще — всё жизнь повеселее, чем здесь у нас».

Город — большой областной центр, был от деревни не очень далеко, километров восемьдесят по трассе, час езды на рейсовом автобусе. Брат матери Анатолий, для Бориса — дядя Толя, уже много лет жил там в просторной четырехкомнатной квартире. Жил, конечно же, не один, а с семьей — женой и двумя детьми: дочерью Еленой, бывшей старше Бориса на год, и сыном Андреем, которого этой весной как раз призвали в армию. Работал дядя Толя мастером на мебельной фабрике.

С дядькой у племянника всегда были хорошие отношения и полное взаимопонимание, поэтому, когда мать сходила на почту и позвонила брату, тот не отказал и пообещал приютить его у себя. Долго с этим делом тянуть не стали, и уже через пару дней Борис, собрав кое-какие вещи, уехал в город.

— Ты, Борька, вот что, — почесывая широкую грудь под майкой, хмуро говорил племяннику дядя Толя, когда они вдвоем сидели вечером на тесной кухне и обмывали возвращение Бориса из армии, — ты давай настраивайся лучше на государеву службу.

— В смысле? — не понял племянник. — Как это — на государеву? У меня же всего десять классов образования.

— Да я не про образование… Я говорю, ты не на завод какой-нибудь работать иди, а в государственную контору. Понимаешь? Чтоб на государство работать.

— А на заводе что — не на государство работают? — удивленно посмотрел на дядьку Борис.

Тот поморщился и вздохнул:

— Ты же из армии только-только пришел, не понимаешь ещё ничего.

Дядя Толя взял бутылку водки, которая была уже наполовину пустой, и разлил по рюмкам.

— Давай… У вас в армии политинформации не проводили, что ли?

Борис пожал плечами:

— Проводили, конечно, да кто их слушает…

— Ну телевизор-то ты смотрел там? Слышал что-нибудь про приватизацию?

— Слышал.

— А с чем её едят, знаешь?

— Ну, вроде как, в частные руки всё передают.

— Вот именно, в частные… Только лучше бы они были честные, а не частные…

Дядька задумчиво повертел в руках рюмку, залпом выпил содержимое и подцепил на вилку малосольный огурец.

— Когда мать успела огурцов-то насолить? Ведь рано совсем ещё.

— Так, она первые в теплицу посадила ещё в апреле. Вот… назрели уже.

Борис приехал к дядьке не с пустыми руками, а с гостинцами: привез банку молодых малосольных огурцов и несколько банок прошлогоднего соленья: разных салатов да грибов.

— Понятно… — дядя Толя как-то быстро захмелел от выпитого, хотя Борис чувствовал себя совсем трезвым. — Так вот я тебе и говорю: ищи работу в какой-нибудь конторе государевой. Ну там… милиция, прокуратура… Не иди на завод или на автобазу работать. Понимаешь?

— Так, какая мне прокуратура с милицией? Я же баранку только крутить умею и всё.

— А там что, шофера не нужны, что ли? Есть же у них машины. Там зарплата, может, и небольшая, зато платят более‑менее вовремя. А это сейчас важнее, племяш, поверь мне. А завод, это… Сегодня есть — завтра нет… Будешь потом мыкаться.

Борис снова пожал плечами:

— Да меня, если честно, в милицию идти работать как-то не манит.

— Ну и зря! Я тебе плохого не посоветую. Кстати, у них там и стаж льготный идет. Двадцать пять лет отработал и всё — вольная птица. Тебе сейчас сколько?

— Двадцать.

— Ну вот… Хочешь в сорок пять на пенсию выйти, а?

— Не плохо бы, — засмеялся племянник.

— Ну вот и всё… Чего ты выкобениваешься тогда?

— Да кто выкобенивается-то?

Борис не узнавал дядьку. Тот сидел какой-то мрачный, не похожий на того веселого и жизнерадостного дядю Толю, которого он знал раньше.

— Я просто говорю, что у меня особого желания нету в милицию идти работать.

— Ну тогда в эту иди… — дядька поднял на племянника отяжелевшие глаза. — О, точно! В пожарку иди работать, вот где лафа-то. У меня товарищ один там работает, и, кстати, на пенсию уже собирается, а ему всего-то сорок семь сейчас. Правда, он не шофером, а простым пожарным там четверть века оттарабанил, но это без разницы. Работа, елки-палки, не бей лежачего, сутки через двое, представляешь?

— А двое суток-то чего делать?

— Да какая разница?! Не в этом, ведь, дело… Да и что, не найдешь чем заняться? Хошь — подработку какую ищи, хошь — диван дома дави. Стаж идет, какого лешего тебе ещё надо? Давай, я ему прям сейчас звякну, а?

Племянник помолчал немного, подумал, потом согласился:

— Ну давай…

Дядька тяжело поднялся со стула и пошел в зал. На кухню зашла тетя Люда, дяди Толина жена:

— Ну как вы тут? Боря, может, вам ещё картошки разогреть?

— Нет, теть Люд, спасибо, я уже наелся.

— Ты-то вроде трезвый, а моего совсем что-то развезло.

— Теть Люд, а чего дядя Толя какой-то хмурый? Он раньше таким вроде не был.

— Да… — она устало махнула рукой. — На работе у них проблемы какие-то. Начальство поменялось, народ сокращают, приватизация эта, будь она неладна… Он-то, вроде, пока держится, но что завтра будет, никто не знает.

— Он вот