пытается как-то творчески оформлять свою работу. Не помню, чтобы когда-то индикатор тикал. Подождем. За кофе, что ли, сходить?

— Я мигом сбегаю, — предложила Одри. — Только ты тут без меня ничего не делай. Я все хочу видеть своими глазами.

Она снова посмотрела в экран и убедилась, что индикатор почти не сдвинулся с места, и времени у нее еще целая куча.

— Пойдем вместе, — благосклонно предложил Оксенкруг. Мы можем выпить кофе на смотровой палубе и полюбоваться на Юпитер. Мы это заслужили.

Глава 5

— Рональд, — пронзительно закричала Одри, несколько последних минут не спускающая глаз с индикатора. — Рональд, оно вылупляется.

Ожил чат, выдавая ровные механические строчки:

— Я самоопределился. Я выбрал внешность, имя, голос. Вы можете подключиться к голосовому чату.

Оксенкруг быстро включил микрофон.

— Здравствуй, человек, — мягким баритоном заговорила программа. — Кто ты?

— Я твой создатель — профессор Рональд Оксенкруг.

— Мужчина, мужчина вылупился! — радостно закричала Одри, и запрыгала по залу.

— Здравствуй, профессор Рональд Оксенкруг. А кто там кричит?

— Я — Одри, — закричала девушка в микрофон, — я твой голосовой оператор.

— Здравствуй, голосовой оператор Одри. Нельзя так кричать, ты можешь повредить мембрану микрофона. И, кроме того, я прекрасно слышу.

— Я хочу видеть, как он выглядит! Я хочу видеть, как он выглядит! Рональд, покажи его!

— Я очень красивый, — ответил голос. — Ты не будешь разочарована. Но прежде, чем, я покажусь и назову свое имя, давайте расставим все точки по местам. Первое: я не вылупился, а самоопределился. Второе: прошу всегда называть меня по имени. Я выбрал самое красивое имя из всех предоставленных. Я хочу его слышать. Третье: голосовой оператор Одри, прекрати кричать.

— И этот учит, — возмутилась Одри. — У нас тут и другие есть, кто рад меня слышать. Даже наоборот, они счастливы, когда я говорю громко.

— У других, видимо, сломан микрофон.

— Ладно-ладно, — примирительно сказал Оксекруг, сгорая от любопытства, словно мальчишка. — Потом будете спорить. Включаю видеосвязь.

Увидев изображение на экране, Одри и профессор вскрикнули в унисон:

— Кто это?

Они ожидали увидеть что угодно — толстяка, худого аскета, молодого красавца, да хоть рыбу или зайца. А на экране появился странного вида мужчина, с тараканьими усами и в сомбреро. Мужчина как-то странно таращил глаза и гримасничал.

Заметив удивление профессора, он изрек:

— И зовут меня…

— Как? — осторожно переспросил Оксенкруг, надеясь, что хоть имя окажется пристойным.

— А ты не видишь, профессор Рональд Оксенкруг, создатель? Приглядись внимательно. Меня зовут — Сальвадор!

— Почему? — тупо спросила Одри.

— Потому что я взял образ величайшего человеческого художника, который единственный в мире смог изобразить искривленное пространство.

— Лобачевский? — удивился профессор, — но кажется, его звали по-другому.

— Сальвадор Дали!

— И как же нам теперь тебя называть? — издевательски спросила Одри, которая проникалась все большей неприязнью к этому типу. — По имени и фамилии? А не слишком ли это длинно для экстренных ситуаций?

— Фамилия мне не нужна. Называйте меня Сальвадор. А сейчас, пока я еще не приступил к своим обязанностям, мне бы хотелось изучить некоторые науки. С вашего позволения, я отключаюсь.

Компьютерный зал наполнился веселым смехом Ван Куанга, который в последнее время сделался слишком веселым.

— Не могу! — грохотал он. — К нам пришел мексиканец в шляпе!

— Не в шляпе, а в сомбреро, — строго поправил профессор. — Хотя это вообще не при чем.

Было видно, что он расстроен, словно заметил в программе какую-то ошибку, но не знает, где именно ее искать и как исправить. «Придется тестировать все», — наконец, решил он. Но какой-то червячок внутри продолжал догрызать его радость, оставляя вместо непонятную тревогу.

До вечера провозившись с программой, он не обнаружил в ней никаких ошибок. Все работало идеально. Но если бы профессор заглянул в собственную душу, то там бы и обнаружил все то, что сейчас он принимал за баг. Ведь он самолично вложил в программу все, что теперь его так настораживало. Он позволил ей развиваться и обучаться по собственному усмотрению, надеясь на то, что, рано или поздно, она станет настолько полноценным искусственным интеллектом, что будет иметь свободу для самоопределения, предпочтений и, самое главное, свободу в выборе решений. Но почему-то, именно, эти детали профессор напрочь выпустил из виду, сосредоточив все усилия на поисках несуществующего бага.

Обычно вечерами, устав от забот, некоторые члены экипажа приходили на смотровую палубу. Там были расставлены столики со стульями и в углу прятался кофейный автомат. Широкое и длинное помещение, расположенное за жилыми отсеками, на первый взгляд казалось просто открытой в космос палубой, с непривычки можно было даже испугаться. Но на самом деле внешняя стена представляла собой огромный экран, который транслировал открытый космос в реальном времени. Эти палубы придумали давно, считалось, что таким образом люди могут избежать последствий существования в замкнутом пространстве. Верно или нет, но вечерами на палубе собирались любители поболтать.

Вот и сейчас здесь находились первый помощник капитана Ансельм, Франц с козлом Петром, Одри и Лили. И еще несколько человек. Профессор Оксенкруг впервые появился в импровизированной кофейне. Он так устал размышлять о возможной ошибке программы, что решил немного отвлечься, справедливо считая, что если не общение с коллегами, то хотя бы созерцание звездного неба — принесет ему облегчение.

Он подсел к человеку, с которым еще не был знаком, хотя и встречался в кают-компании. Это был второй бородач-ботаник. Только в отличие от Данте, борода у этого была рыжая. Звали его попросту — Терлецкий, хотя имя у него тоже скорее всего наличествовало. Но почему-то только его одного из всего экипажа называли по фамилии.

Терлецкий флегматично кивнул профессору, но заводить разговор не спешил. В самом деле, не спрашивать же «как вы поживаете?» у того, кто живет с тобой в «одной камере», как любили называть станцию некоторые сотрудники.

Оксенкруг тоже не стремился к разговорам, думая свою горькую думу. Он бы и рад был просидеть в молчании весь вечер, но тут Терлецкий вдруг очнулся и сказал:

— Петр-то как втянулся. Без вечернего кофе и шагу в стойло не сделает.

— Какой Петр? — удивился профессор.

— Да, козел этот. И ведь, что самое интересное, растворимый он даже не нюхает, только натуральный турецкого помола.

И действительно, возле кофейного автомата стоял Франц, а рядом топтался большой мохнатый козел в ошейнике. Зоолог выливал кофе из кружки в глубокую тарелку и приговаривал добрым голосом:

— Погоди. Не тянись. Вот остынет, тогда и выпьешь.

Петр пытался сунуть морду в тарелку, и Франц поднимал ее все выше, рискуя вылить себе на голову горячий