мясо так вкусно пахнет, а тепло костра манит, что невольно делаю еще несколько робких шагов. А когда вижу лицо незнакомца, последние сомнения окончательно таят. Ну не может настолько красивый человек быть злом. Поэтому уже более уверенно осматриваюсь, обнаруживая объяснения всему. Шкура крокля и его туша лежат неподалеку. Скорее всего, он — охотник. Правда, его одежда выглядит такой дорогой и красивой, и, кажется, совсем не греет, несмотря на меховую оторочку плаща, в таких обычные люди тут не ходят.

— Можно погреться? — неуверенно лепечу я.

Мужчина поднимает на меня немного пугающий взгляд разноцветных глаз, а после кивает, жестом приглашая к костру.

Отставив корзинку подальше и с трудом отцепив от нее пальцы, спешу к источнику тепла. Незнакомец что-то готовит и не обращает на меня внимания, а я не могу удержаться и жадно впитываю детали, которых касается взгляд. Его одежда блестит, причем даже когда на нее не падают блики костра. Я никогда не видела никого подобного. Странные, будто нарисованные светящиеся глаза, длинные волосы с драгоценными заколками и … хвост. Увидев его, вздрагиваю и немного отстраняюсь, хотя не перестаю неотрывно следить взглядом. Он, словно живой, свернулся кольцами и нежился у огня, совсем как одомашненный наверри Старейшины. Волшебно и чудно. Поэтому отвести взгляд не получается, а страх тает, как снег у костра. Слишком красиво. Блики огня переливаются на черной чешуе, рождая множество радуг, а пушистая грива, как сокровища из сказок, что рассказывала перед сном мама, манит желанием прикоснуться и погладить. От любопытного рассматривания меня отвлекает все нарастающая боль в руках. Они отогреваются, но вместе с тем снова обретают чувствительность. Пальцы стало подергивать и скрючивать от судороги, и у меня не получается удержать слезы.

Сначала слышится вздох, после — дивная музыка, будто перезвон колокольчиков во время праздника. И внезапно на плечи опускается тяжесть, что щекочет лицо пушистым мехом. Поднимаю взгляд на охотника, который стоит рядом, опустившись на одно колено.

— Твои руки, дай мне посмотреть.

Голос, такой чарующий и мягкий — завораживает. А еще он смотрит так… странно, от этого взгляда становится тепло, как от костра. Его улыбка преображает лицо, делая похожим на божество. И я тоже улыбаюсь, хоть мне и больно, и протягиваю руки с потемневшими пальцами ближе к нему. Как по волшебству, в его руках появляется баночка с мазью, пахнущей первой травой. Стоит только легким касаниям пробежаться по рукам, боль уходит. А темные пятнышки на пальцах становятся меньше и начинают исчезать. Я во все глаза смотрю на это чудо. Вот бы эту баночку старшему брату, может, и руки бы тогда не лишился.

— А теперь лицо…

Я делаю шаг вперед, оказываясь очень близко. Сердце стучит, как птичка в силках бьется. Охотник вновь вздыхает, а моих щек, губ, лба, носа и подбородка тепло, но беспорядочно, касаются пальцы, пахнущие медом и травой, а после примешивается и цветочный аромат. Мне тепло, спокойно и ничуть не страшно. И почему мама говорила, что черные — зло?

— Проголодалась? — продолжая улыбаться, спрашивает он, кивая на живот, который урчит от голода с момента, как я учуяла запах мяса.

Киваю, доверчиво заглядывая ему в глаза. Охотник отрезает и затем протягивает мне теплый, но сочный и невероятно вкусный кусок. Я впиваюсь в него зубами, едва не поскуливая от удовольствия. Никогда еще еда не казалась настолько восхитительной. Хотя, мясо в принципе я ела очень редко, этот кусок кажется особенным и огромным. По рукам и лицу стекает сок, капая на мою одежду и его плащ, но остановиться не могу, потому что никогда такой вкуснятины не ела вдоволь.

— Не спеши. — Немного укоризненно произносит он. — Тогда я дам тебе еще. И не волнуйся, это мясо у тебя никто не отберет. Я купил жизнь этого зверя у Хрустальной Башни, так что теперь он принадлежит только мне. — Слегка улыбнулся охотник.

Стыд обжег щеки. Как же я могла не подумать о них. Семья голодает, а я здесь трескаю мясо. Одна. Проглотив кусок, теперь я степенно откусываю понемножку.

А охотник, уже не обращая на меня внимания, продолжал неспешно разделывать остальную тушу. Из одного мешочка он доставал блестящую ткань, затем оборачивал ею куски мяса и убирал в другой уже более крупный мешок. Когда же я наелась и подошла ближе, он отрезал еще один большущий шмат мяса, также завернул в ткань, и протянул мне. — Я обещал, держи.

— Благодарю, дяденька охотник. — Поймав его улыбку, я тоже заулыбалась. — Но я не могу дать вам ягод, они на продажу. Мама будет ругаться, если не принесу. Но я знаю, где растет серебристая трава, если придете сюда через миртран, я соберу ее для вас.

— Договорились. А теперь, засыпай… — Коснулся сознания его голос, мои веки наливаются тяжестью и образ прекрасного незнакомца подергивается туманом.

Я открываю глаза уже на пороге собственного дома и слышу тревожный ропот матери. В руках сжимаю корзинку с ягодами, и, кажется, что мне все это пригрезилось, но замечаю шкуру, в которую укутана и несколько кулей с мясом в блестящей ткани рядом.

Мама распахивает дверь вся в слезах, что-то говорит, ругается, смеется и снова плачет. То прижимая к себе и порывисто целуя, то хмурясь, выпытывая, почему от меня пахнет дорогими травами. И я рассказываю и об охотнике, и о чудесной мази, и о черно-золотом хвосте, и о мясе крокля, что подарил незнакомец. И вытерпев еще порцию взволнованных причитаний, слышу от нее, — ты обязательно должна исполнить обещание. За такие подарки и помощь должна быть достойная плата. И, если он посчитал ее таковой, то ты обязана выполнить зарок.

Сознание смазывается и расплывается, а после снова помещает меня на знакомую поляну, только теперь Сателис не прячется за пологом бури, а играет на снегу радужными бликами. Я сжимаю в руках перевязанные пучки серебристой травы. Сердце замирает в предвкушении встречи. Я боюсь, но до конца не понимаю чего именно. Что охотник забыл и не придет, или что придет и попросит куда большей платы. Но вот он здесь, стоит в тени деревьев, но почему-то не приближается, даже будто пошатывается. Глубоко вздыхаю и сама смело иду к нему. Шаг, второй, третий, я ловлю его слабую и грустную улыбку… И мир исчезает. Наваливается тяжесть, дурнота, ужас и паника. Будто вся темень и боль этого мира рухнули на мои плечи. Цветы валятся из рук, а я срываюсь на бег, лишь бы скрыться от этого давящего и жалящего ощущения, что разрывает тело