Наш отец сидит напротив Данте, сцепив пальцы над животом, глубокая морщина пролегла между его темными бровями. В шестьдесят лет Вито Вителли по-прежнему имеет густую шевелюру, хотя теперь на ней густая седина. Морщины на его лбу и вокруг глаз стали глубже, чем раньше. Однако его глаза ясно-голубые, как и мои, и они мало что упускают.

— Может быть, к лучшему, что все произошло именно так, — продолжает отец. — Я знаю, что такое кровь друга на руках — это тяжелое бремя.

Да, это так. Но я бы понес его. По праву оно должно было быть моим.

— Что есть, то есть, — говорю я, вставая. — Подобной ошибки я больше не допущу.

Отец вздыхает и выглядит так, словно хочет что-то сказать, но передумывает и просто кивает. В последнее время мне приходится буквально вытаскивать слова из него.

Я был шокирован, когда три года назад он решил уйти в отставку, сделав меня Доном в тридцать лет, но у него были свои причины. Хотя я не ожидал, что возглавлю империю так скоро, не могу сказать, что наличие Вито Вителли в роли моего Консильери не компенсирует этого.

— Мне нужно закончить кое-какие дела. Вернусь через несколько часов, — говорю я, допивая виски и вставая.

Я принимаю кивок отца и игнорирую блеск интереса в глазах Данте. Поворачиваюсь и выхожу из комнаты, прежде чем он успевает предложить «подвезти меня», иначе говоря, увязаться за мной.

Обычно я не отказываю в таких просьбах, ведь не так много людей в мире, которые могут сделать то, что делает Данте, с машиной и пистолетом в тандеме, но сегодня я не в настроении для компании.

Фальцоне — гигант, который служил моей семье более трех десятилетий, ждет меня у входной двери с конвертом в руке. Его плечи с возрастом начали сутулиться, но даже при этом он все еще на несколько дюймов выше меня, имея рост шесть футов четыре дюйма.

— Все здесь, синьор, — он передает мне конверт, его пальцы слегка искривлены артритом.

— Grazie10, — благодарю я его и ухожу, не сказав ни слова.

Снаружи я кладу конверт на пассажирское сиденье своего черного внедорожника Mercedes и выезжаю за ворота поместья Вителли, направляясь через город к мотелю Марии, изо всех сил стараясь не думать о Лео и его безжизненных глазах, которые смотрели на меня с поцарапанного деревянного стола бара.

Я паркуюсь перед последней дверью мотеля слева и иду по потрескавшемуся тротуару к потертой белой двери. Стук, тот самый ритмичный код, который мы с Лео использовали с самого детства, не оставляет сомнений и Мария не могла бы его не узнать.

Конечно, Мария открывает дверь. Она, наверное, даже не удосужилась посмотреть в глазок. Ее рост всего пять футов два дюйма, у нее каштановые волосы и округлое лицо, а когда она улыбается, то улыбка растягивается от уха до уха и освещает ее изнутри.

Сегодня она не улыбается. Она смотрит на меня, и что-то в моем взгляде заставляет ее измениться в лице. Ее нижняя губа дрожит, глаза наполняются слезами, а плечи опускаются. Она крепко обхватывает себя руками, словно пытаясь удержать себя в руках, в то время как ее тело начинает дрожать.

Она знает.

И тогда она начинает плакать. Нет, плакать неподходящее слово. Она воет громкими, задыхающимися рыданиями, которые сотрясают ее с головы до ног, когда она, спотыкаясь, возвращается в комнату. Я никогда раньше не видел, чтобы человек разваливался на куски прямо у меня на глазах.

Четырехлетняя Виктория спит на кровати, но как только Мария начинает плакать, она просыпается. Ее нижняя губа дрожит, глаза наполняются слезами, а затем ребенок, почти точная копия матери, тоже начинает плакать.

Черт побери.

Я вхожу в комнату, закрываю за собой дверь и продолжаю терпеливо смотреть на двух женщин, ожидая, когда они перестанут плакать.

Но они не перестают.

И вот с чем меня оставил Лео?

Мария опускается на край кровати и прижимает к себе дочь. Не думаю, что Виктория вообще понимает, что случилось, она просто реагирует на горе матери.

Я наклоняюсь и поднимаю Викторию с коленей Елены, не обращая внимания на боль в груди, когда маленькая девочка обнимает меня.

— Все в порядке, stellina11. Мамочка просто получила плохие новости.

Я убираю пряди волос со лба Виктории и направляюсь к шкафу, находящемуся в другой стороне комнаты.

Свободной рукой я открываю дверцу шкафа и начинаю снимать одежду с вешалок, бросая ее на стул у кровати.

Когда шкаф опустел, я крепче прижимаю Викторию к себе, присаживаюсь на корточки возле кровати и достаю из-под нее чемоданы.

— Это был… ты… — Мария с трудом выдавливает слова, но кажется, что они только усиливают поток слез на ее щеках.

Я качаю головой, игнорируя боль в груди.

— Нет.

Хотя должен быть.

Затем, пытаясь сделать жест, в правильности которого я не совсем уверен, чтобы утешить ее, я кладу руку ей на плечо.

— Тебе нужно уехать. Сейчас же.

Трахать женщин — моя специальность, их утешение — точно нет, но, похоже, сработало, потому что Мария прислонилась лбом к моему плечу и начала медленно, неровно дышать.

— Хочешь отправиться в приключение, stellina? — спрашиваю Викторию, пока Мария с трудом поднимается с кровати и начинает швырять вещи в чемоданы.

— Sì zio12, Нико, — отвечает Виктория, но ее голос уже вялый от сна.

— Bene13, — опускаю ее на кровать. — Ты поспишь немного, пока я поговорю с твоей мамой, va bene14?

Она кивает, закрывая глаза.

Я жду мгновение, затем жестом зову Марию в ванную — единственное место в маленьком номере мотеля, кроме шкафа, где есть дверь.

Закрыв дверь, я передаю Марии конверт.

— Здесь все, что тебе понадобится: новые свидетельства о рождении и паспорта, билеты на самолет, новые банковские счета и наличные, — быстро объясняю я. — Времени мало.

Мария качает головой, и на ее глазах наворачиваются новые слезы.

— У меня план. Я не могу просто…

— Sì, che puoi15. На самом деле, это единственное, что ты можешь сделать, Мария — ради Виктории. И самое главное — никто не должен знать, capito16? Ты не скажешь никому, что уезжаешь. Не называешь настоящие имена и не рассказываешь подробности о своей жизни никому. Никогда. Твоя новая жизнь в этом конверте, и единственный способ остаться в живых тебе и Виктории — это делать все, что я скажу.

Она кивает, прижимая конверт к груди, но в ее