после того, как власть захватили большевики. По воспоминаниям современников, Алданов был одним из самых известных писателей-эмигрантов не только среди русскоязычных, но и среди иностранных читателей. Ни один из русских писателей не был номинирован столько раз, сколько Алданов — ​с 1938 по 1957 год 13 раз: девять раз его номинировал сам Бунин, четыре раза публицист Самсон Соловейчик.

Именно Алданов хлопотал о выдвижении на премию Бунина, и последний, получив ее, стал хлопотать об Алданове. Инициатива исходила от самого Бунина. Алданов написал ему по этому поводу: «Я никогда не просил бы, если бы вы сами это первый не сделали»[28].

Выдвигая Алданова на премию в первый раз, Бунин удивительно лаконичен. Он лишь просит за коллегу по цеху, не раскрывая ни его личности, ни творчества, вероятно, полагая, что его просьбы и в таком виде достаточно: «Господа академики, имею честь предложить вам кандидатуру господина Марка Алданова (Ландау) на Нобелевскую премию 1938 года. Примите мои уверения в совершеннейшем к вам почтении»[29].

Правда, через пару дней после этого письма, видимо, с подачи самого Алданова, Бунин дослал в академию приложение на 16 страницах, в котором составил краткую биографию номинанта, подчеркивая его либеральные взгляды, не позволившие остаться в России, а также список произведений. Он даже приложил англоязычную справку из «Британской энциклопедии», в которой Алданов был назван литературным наследником Достоевского и Толстого.

Рецензент Алданова, славист Карлгрен, в разные годы выдвижения писателя, в своих отзывах, с одной стороны, давал высокую оценку писательскому мастерству, с другой — ​каждый раз настаивал на том, что проза Алданова имеет только периферийное значение для эмигрантской среды. Вероятно, по этой причине Алданов так и не стал нобелевским лауреатом. 

Советские писатели и Нобелевская премия

С 1933 года, когда номинировали Горького, советских писателей не выдвигали до послевоенных лет. После Второй мировой войны игнорировать Советский Союз как страну-победительницу стало невозможно. Английский филолог и философ Исайя Берлин, работавший в 1947 году в посольстве Великобритании в Москве, так описал новую политическую атмосферу: «Выдающаяся храбрость и жертвенность советских людей в войне против Гитлера подняли во второй половине 1945 года волну симпатий к Советскому Союзу, заглушившую во многом критику советской системы и ее методов. Повсюду в мире люди горячо стремились к взаимопониманию и сотрудничеству»[30].

Первым в 1946 году номинировали Бориса Пастернака; и снова в 1947‑м. Тогда же член Шведской академии Генри Олссон впервые выдвинул Михаила Шолохова. И Шолохов, и Пастернак были к тому времени широко известны на Западе, а потому их выдвижение представлялось закономерным. О популярности Шолохова в Швеции писала руководству еще в 1934 году А. М. Коллонтай: «Из литературных сил мне представляется, что кандидатура Шолохова здесь находит некоторый отклик. Его читают и ставят высоко его талант»[31].

Звездным годом для советской литературы стал 1965‑й: Нобелевскую премию получил Шолохов, а его конкурентами стали Константин Паустовский и Анна Ахматова.

Наиболее часто в связи с выдвижением Ахматовой на Нобелевскую премию упоминается имя шведского профессора, литературоведа и эксперта Нобелевского комитета Эрика Местертона, с которым поэтесса была лично знакома и в своих записях называла его «шведом», а он ездил в Ленинград и навещал ее в Комарове. Местертон был специалистом по английской литературе и страстно увлекался русской. Он публиковал эссе о стихотворениях Ахматовой и о «Поэме без героя», а позже опубликует эссе про поэзию Бродского.

Анна Ахматова услышала о себе как номинанте Нобелевского комитета летом 1962 года[32] от Местертона. Правда, потом он утверждал, что ничего такого не говорил, а только соглашался с тем, что Ахматова заслуживает нобелевской награды[33].

В нобелевском архиве сохранился небольшой текст 1964 года, составленный Местертоном, который называется «Русские и польские писатели, могущие иметь интерес для Нобелевского комитета». Он занимает три машинописные страницы, и одна из них полностью посвящена Ахматовой. Обзор начинается так: «В современной русской литературе, по моему мнению, два имени заслуживают упоминания в связи с Нобелевской премией. Это Анна Ахматова и Михаил Шолохов» (оба имени подчеркнуты)[34]. Местертон предложил разделить премию между ними в случае присуждения ее русскому литератору. Он охарактеризовал творчество Ахматовой: «…ее стихи причислены к классическим и пользуются широкой популярностью, тогда как сама поэтесса живет в полном уединении вне литературно-политических споров советской общественности. Ее любовная лирика, берущая начало в 1909 году, принадлежит к лучшим образцам этой великой традиции, восходящей к Пушкину. Но ее творчество не ограничено только этой лирикой. Опыт, обретенный в революциях и войнах, обнаруживает себя в некоторых глубоко гражданских стихотворениях из эпохи 1914–1917 годов и в двух произведениях, недавно опубликованных за пределами России. Одно из них — ​это большая лирико-эпическая “Поэма без героя”, изданная в США в 1960 году… Однажды Анна Ахматова под сильным давлением написала стихотворное приношение Сталину, но в остальном она всегда страдала от партийных директив. Она настоящий патриот… Разделив премию между Шолоховым и Ахматовой, Академия отдала бы дань традициям русской культуры, чьим последним крупным представителем является поэтесса, и одновременно обеспечила бы признание ведущему писателю новой советской литературы»[35].

Прямых доказательств того, что Ахматову номинировали в 1963 и 1964 годах, нет, но А. М. Блох обращает внимание на косвенные свидетельства номинаций. Одно из них — ​обращенный к Местертону сонет 1963 года «И наконец ты слово произнес. Э. М.», который вне контекста номинации на Нобелевскую премию необъясним:

Запад клеветал и сам же верил,

И роскошно предавал Восток,

Юг мне воздух очень скупо мерил,

Усмехаясь из-за бойких строк.

Но стоял, как на коленях, клевер,

Влажный ветер пел в жемчужный рог,

Так мой верный друг, мой старый Север,

Утешал меня, как только мог.

В душной изнывала я истоме,

Задыхаясь в смраде и крови,

Не могла я больше в этом доме…

Вот когда железная Суоми

Молвила: «Ты всё узнаешь, кроме

Радости. А ничего, живи!»[36]

Отсылки к нобелевским процессам в стихотворении такие: «старый Север» назван «верным другом», предчувствие отрицательного решения в Стокгольме оборачивается обращением «железной Суоми», в котором говорится, что «всё узнаешь, кроме радости».

В 1964 году в «Записных книжках» Ахматовой появляются имена Андерса Эстерлинга (как Андреас Остерлинг) и Эрика Местертона, что также косвенно свидетельствует о том, что тема Нобелевской премии ее волновала не абстрактно, а ввиду возможности собственной номинации.

Ахматову номинировали на премию официально