— Миссис Беннингтон! — пророкотал его глубокийголос. — Миз Блейк находится здесь по решению суда. Вам придется не мешатьей работать.

У него были короткие седые волосы, на макушке чутьподлиннее. Вряд ли это из-за моды, скорее у него давно не было временизаглянуть в парикмахерскую.

Она снова попыталась протиснуться и на этот раз схватила егоруками, будто собиралась сдвинуть с дороги. Он высоким не был, зато былширокоплеч — этакий мускулистый квадрат. Очень быстро до нее дошло, что ей егоне отпихнуть, и она попыталась его обойти, все еще настроенная поделиться сомной своими характеристиками и соображениями.

Ему пришлось схватить ее за локоть, чтобы не пустить ко мне.Она замахнулась, и в ясной октябрьской ночи его голос прозвучал отчетливо:

— Если вы меня ударите, я надену на вас наручники ипосажу в машину до конца действия.

Она заколебалась, держа занесенную руку, но что-то,наверное, увидела у него в лице, чего не видела я. И это что-то сказало ей, чтоон так и поступит.

Мне было достаточно его интонации. Я бы сделала то, что онсказал.

Наконец она опустила руку:

— Только тронь меня, и без таблички останешься!

— Нанесение побоев сотруднику полиции считаетсяпреступлением, миссис Беннингтон, — проговорил он тем же низким голосом.

Даже при луне было видно удивление на ее лице — будто она досих пор не понимала, что есть какие-то правила, относящиеся и к ней. А когдапоняла, то резко сбросила давление пара. Она позволила своей команде адвокатовв синих костюмах отвести себя чуть подальше от симпатичного сотрудника полиции.

Только я стояла так близко, что услышала:

— Будь она моей женой, я бы тоже застрелился.

Я засмеялась — не смогла удержаться.

Он повернулся, глядя сердитыми глазами. Не знаю, что такоевыражалось у меня на лице, но он улыбнулся.

— Считайте, что вам повезло, — сказала я. — Япару раз видала миссис Беннингтон в деле.

Я протянула руку. Он пожал ее по-деловому — хорошо,энергично.

— Лейтенант Николс. Примите мои соболезнования поповоду необходимости иметь дело с...

— ...этой бешеной сукой, — договорила я. — Выэто хотели сказать?

Он кивнул:

— Именно этими словами. Абстрактно я на стороне вдовы стремя детьми, которая должна получить свои деньги, — но очень трудносочувствовать ей персонально, когда с ней знаком.

— Я заметила, — ответила я, улыбаясь.

Он засмеялся и достал пачку сигарет:

— Не возражаете?

— Здесь, на открытом воздухе, — нет. К тому же выэто заслужили, разбираясь с очаровательной миссис Беннингтон.

Он постучал по пачке, выбивая сигарету привычным жестомопытного курильщика.

— Если Гордон Беннингтон встанет из могилы и скажет,что покончил с собой, она взорвется, миз Блейк. Мне не разрешено в неестрелять, но я не знаю, что еще можно будет сделать.

— Может, ее адвокаты на нее сядут. Я думаю, их здесьдостаточно, чтобы ее удержать.

Он сунул сигарету в рот, продолжая говорить.

— От них не будет ни... ни черта толку. Слишком будуттрястись за свой гонорар.

— Ни х... толку, лейтенант. Вы эту фразу искали.

Он снова засмеялся, да так, что пришлось сигарету вынуть изорта.

— Да, именно так. Ни х... толку.

Снова сунув сигарету в рот, он вытащил здоровеннуюметаллическую зажигалку, которых сейчас уже не носят. Полыхнуло оранжевое пламяв сложенных лодочкой ладонях — автоматический жест, потому что ветра не было.Кончик сигареты заалел, и лейтенант захлопнул зажигалку и сунул ее обратно вкарман. Потом он вынул сигарету изо рта и выпустил длинную струю дыма.

Я невольно шагнула назад, отклоняясь от нее, но мы были наоткрытом воздухе, и миссис Беннингтон — это было достаточно, чтобы кого угоднозаставить закурить. Или запить?

— А вы не можете позвать людей на подмогу? —спросила я.

— Им тоже не будет разрешено ее застрелить, —ответил Николс.

Я улыбнулась:

— Нет, но они могут встать живой стеной, чтобы онаникого больше не стукнула.

— Могу позвать еще одного постового, может, двух, ноэто и все. У нее связи в самых верхах, потому что у нее есть деньги, а завтраможет оказаться еще больше. Но еще она при этом офигенно противная.

Он выпустил изо рта это слово, которое я передаю как«офигенно», с тем же удовольствием, что и дым. Наверное, при убитой горем вдовеприходилось выбирать выражения, и это было ему неприятно.

— Ее политическое влияние несколько меркнет? —спросила я.

— В газетах на всю первую страницу показали фотографии,как она лупит Конроя по морде. Власти опасаются скандала и совершенно не хотятоказаться в самой буче.

— Так что они отстранятся, если она сделает что-нибудьеще похуже, — заключила я.

Он очень, очень глубоко затянулся, держа сигарету как держаткосяк, и дымок струился у него из носа, когда он сказал:

— Отстранятся, вот именно. Подходящее слово.

— С тонущего корабля...

Он снова засмеялся и даже не выдохнул дым до конца, потомучто поперхнулся, но вроде бы не заметил.

— Не знаю, то ли вы действительно так остроумны, то ли мненадо было посмеяться.

— Это стресс. Обычно людям со мной совсем не смешно.

Он покосился на меня неожиданно светлыми глазами. Я готовабыла ручаться, что при свете дня они голубые.

— Я слыхал о вас, что вы обычно — гвоздь в сапоге имногих успели погладить против шерсти.

— Нельзя же требовать от девушки слишкоммногого, — пожала плечами я.

Он улыбнулся:

— Но те же люди, что называли вас гвоздем в сапогеговорили, что работать с вами над делом — совсем другой коленкор. На самомделе, миз Блейк, — он отщелкнул сигарету на землю, — они говорят, чтоскорее взяли бы на любую операцию вас, чем многих известных им копов.

На это я не знала, что сказать. Более высокой оценки средиполисменов просто не бывает.

— Вы меня заставляете краснеть, лейтенант Николс.

Я при этих словах от него отвернулась. А он, кажется,разглядывал все еще дымящуюся на земле сигарету.

— Зебровски из РГРСП говорит, что вы не частокраснеете.

— Зебровски — жизнерадостный и развратный засранец.

Он хмыкнул, расхохотался коротко и затоптал сигарету.Тусклое сияние погасло.